— Я этого не ожидала, — сказала она.
Мне стало очень неприятно. Сначала я решил, что не буду при ребятах оправдываться перед девчонкой. Но, после того как Миша второй раз объявил мат Усачёву, ребята, которые наблюдали за их партией, разошлись.
И тогда я всё-таки сказал:
— Бывает, что я соображаю быстро…
— Наверно, это очень редко бывает, — ответила Люда. А Смышляева и ещё одна девчонка прыснули, и они все ушли из комнаты игр.
Ко мне подсел Миша.
— А ты шахматы уважаешь? — спросил он.
Я собирался сказать, что больше люблю шашки и поддавки, когда в дверь заглянул какой-то малыш и поманил нас:
— Там ваш длинный Саконтикова доводит!..
Мы заспешили на второй этаж, в палату четвёртого отряда. По дороге малыш рассказал, что к ним в палату вдруг пришёл длинный и приказал, чтобы Саконтиков шёл вниз с ним сражаться в шахматы (видно, Усачёву хотелось хоть у кого-нибудь выиграть). А Саконтиков в это время сидел на кровати печальный, чуть не плакал отчего-то и идти вниз отказался. Тогда длинный к нему привязался.
Когда мы вошли в палату, Усачёв говорил:
— Весь лагерь будет знать, что ты плакса, что ты… — Тут он увидел нас и остановился.
— Ты здесь… чем занят? — спросил Миша Усачёва.
— Вот плаксу успокаивал, — ответил Усачёв, — из-за чего-то ревёт.
— Коля, — Миша присел с Саконтиковым рядом, — случилось что-нибудь? Скажи.
— Он смеяться будет… — сказал Саконтиков, вытирая слёзы и кивая на Усачёва.
— Смеяться он не будет, — твёрдо пообещал Миша.
Саконтиков отвёл глаза в сторону, уже успокоенный, легонько всхлипнул в последний раз и признался:
— Я по маме скучаю. Вспомнил, и грустно чего-то, — Саконтиков смущённо и доверчиво посмотрел на Мишу.
— Она жива? — быстро спросил Миша.
— Конечно, — ответил Саконтиков так, точно не представлял, что может быть иначе. — Просто я не расставался с ней никогда.
— У меня тоже мамаша, а я ничего, не плачу без неё, — заметил Усачёв и ухмыльнулся.
— Если б у меня была… — начал Миша тихо и вдруг грубо и громко сказал: — Проваливай отсюда, Усач! — и толкнул Усачёва плечом.
— Потише! — Усачёв отступил к порогу, но не ушёл. — Вот в Спарте, — сообщил он, — там слабых, немужественных ребят сбрасывали с высокой скалы в море. А других они так закаляли, что когда к одному мальчику заполз ночью под рубашку лисёнок и прогрыз ему живот, то он даже не закричал ни разу. А слабых и плакс они скидывали в море!..
По-моему, если б Усачёв не говорил насчёт спартанского воспитания, с ним бы, может быть, потом не случилось того, про что скоро услышали в соседних домах отдыха, санаториях и на всём Крымском полуострове. Но это пришло мне и Мише на ум не в тот вечер. А в тот вечер Миша сказал только:
— Повезло Усачу, что не у спартанцев родился!
Усачёв ушёл, а мы повели Саконтикова погулять перед сном.
Над морем висела огромная луна, и свет от неё лежал на воде широкой дорогой, которая тянулась к скалистому острову и, наверно, продолжалась за ним.
Потом в одно мгновение лунная дорога исчезла. Это большое седое облако с рваной бахромой окутало луну и притушило её. Вокруг стало темнее.
— Миша, — вдруг спросил Саконтиков, — а ты никогда не плачешь?
— Нет, — Миша помолчал. — Когда маленький был, — плакал. А сейчас уже года четыре не плакал.
— Четыре года! — восхитился Саконтиков.
С того дня он, хотя был в другом отряде, почти всё время проводил около Миши.