— Я отметил тебя с самого первого дня. Я даже расспрашивал о тебе надсмотрщика. Он, конечно, ничего не смог сообщить мне. Кто ты?
— Один из гребцов. Мое правое плечо, как и у всех каторжников, отмечено трезубцем, выжженным каленым железом, точно у быка или лошади с императорской фермы. Взгляни. Если ты вернешь мне свободу, ни одна женщина не осмелится полюбить меня.
— Ты весь в крови. Ты получил удар хлыстом! Я же запретил надсмотрщику! Он будет наказан.
— Нет, господин. Я получил его за другого, по своей воле. Он уже стар и едва мог поднимать свое весло.
Принц затрясся в кашле и, когда приступ прошел, вытер губы тонким платком.
— Налей мне попить и напейся сам, если хочешь.
Гальдар наполнил кубок и протянул Доримасу.
— Садись, я хочу еще поговорить с тобой… Кто отправил тебя на галеры? За какое преступление?
— Я не был осужден.
— Стало быть, тебя продали вместе с партией рабов?
— Я родился свободным.
— Император спросит меня, кто ты, откуда и почему оказался среди каторжников, с цепями на ногах… Гальдар, я готов поклясться, что тебе вернут все, чем ты обладал. Если ты знатного рода, тебе воздадут все почести. Но расскажи мне, я должен это знать!
— Вот уже двадцать лет я держу в руках весло. Срок достаточный для того, чтобы все забыть.
— Для других, но только не для тебя… Слушай, Гальдар… У тебя есть товарищ, которого зовут Ош, варвар с севера, правда, говорят, весьма ученый… Мне передавали ваши ночные беседы… Вас занимают странные темы: развращенность правителей Атлантиды, беззакония…
— …
— Что поделаешь?.. Для каторжников не существует морали. Все можно купить за ничтожную плату, за глоток вина, например…
— Разве это что-нибудь доказывает?
— Хотя бы то, что ты не тот, за кого себя выдаешь. Император распорядится расследовать твое прошлое. Не в твоих ли интересах избежать этого?
— Если император откажет мне в милости, я вернусь на свою скамью.
— Нет, Гальдар, ни в коем случае!
— Если же он освободит меня, пусть вернет он свободу и Ошу, моему брату по несчастьям: ведь я спас тебя дважды.
— Хорошо, пусть будет так. Но я хочу знать, какое преступление ты совершил.
— Мне было шестнадцать лет, когда началось восстание Верхних Земель[3]. Я сражался вместе со всеми. У наших войск не было ни пищи, ни оружия; мы потерпели поражение, но я остался в живых. Нас отправили на галеры.
— А кто были эти «ваши»?
— Пастухи, работяги с Верхних Земель, давно уже доведенные до нищеты.
— Где ты вырос?
— В хижине.
— Ты не похож на крестьянина! В тебе есть что-то… что-то, что смущает и одновременно успокаивает, внушает уважение… Я смог убедиться в твоем влиянии на людей во время того рокового сражения… Вождями не становятся, Гальдар…
— Разве не бывает вождей из крестьян?
— Кем был твой отец?
— Он умер очень молодым, когда я был совсем еще ребенком. Я забыл его лицо, не помню лиц никого из моих близких. Если бы я увидел свою мать, то не уверен, что смог бы узнать ее…
— Допустим.
— Великий принц, почему тебя заботит прошлое простого раба?
— Я в долгу перед тобой, и этот долг тяготит меня… А с тех пор, как смерть коснулась меня своим крылом, странные мысли приходят мне в голову… Но довольно. Я уже устал… Завтра перед императором постарайся вспомнить побольше… Он не будет столь терпелив.
— Я постараюсь, господин.
— Налей мне еще кубок. Выпей сам, если хочешь.
Гальдар поспешил повиноваться, но Доримас заметил едва уловимую, загадочную и странную улыбку, промелькнувшую на его губах.
— Ступай… Подумай о том, что это твоя последняя ночь на корабле.
Надсмотрщик поджидал его. Задернув портьеру из плотной ткани, Гальдар заметил его огромные, округлившиеся глаза.
— Ты спас меня от наказания, хотя мог бы и не делать этого!
— Я просто сказал правду.
— Кто ты, наконец?
— Свободный человек.
— Это я знаю. Я слышал все.
Внизу, примостившись на своих скамьях, спали каторжники. Гальдар старался ступать осторожно, ибо прекрасно знал цену этому сну. Он подошел к Ошу, который все еще сидел, опершись на свое весло.
— Ты беспокоился?
— Да… Я размышлял.
Гальдар не знал, должен ли он сказать другу эту великую новость. А вдруг принц передумает? А вдруг император не позволит?
— Завтра, — начал он наконец несколько неуверенно, — будет необычный день для нас обоих, ибо и ты не будешь забыт.