Когда Фиц-Осберн доходил до этого места, глаза Герара загорались огнем:
— Больше всех своих городов Роберт любил Фалез. Он с удовольствием останавливался там и жил. Именно с этим городом судьба связала его незримыми узами. Там-то однажды, грезя у окна — скоро, милые мои друзья, я буду иметь честь показать его вам, — он увидел дев, они стирали белье на реке, и среди них красавицу Арлетту. Почем ей было знать, что кто-то наблюдает за нею из замка? Веселая, бойкая, жизнерадостная, как и все тамошние девицы, она полоскала белье, нагнувшись, и низ ее рубашки малость задрался, как оно часто случается у прачек. С этого дня Роберт возлюбил ее и решил взять себе в жены. Эту дочь фалезского скорняка. Испросив у нее любви, он облачил девицу в богатое платье и с почетным эскортом препроводил в замок к своему отцу. От их любви родился наш герцог Вильгельм — во славу жителей Фалеза и во благо всем нам. Мне рассказывали, и я этому верю, что Арлетта, зачав нашего герцога, громко вскрикнула посреди ночи. Роберт, мгновенно пробудившись, спросил, что с нею. «Сир, — ответила она, — мне вдруг привиделось, будто из тела моего проросло дерево и устремилось прямо к небу, и тень от него покрыла всю Нормандию». Роберт не стал насмехаться над нею, а серьезно промолвил: «Будет на то воля Господня — так оно и случится».
Засим Фиц-Осберн умолкал, дабы не злоупотреблять нашим вниманием, и тогда кто-то из нас непременно задавал вопрос:
— А правда, сир сенешал, что с герцогом Вильгельмом, когда он был маленький, случались разные чудеса?
— Выражайтесь осторожнее, дружище. С каждым из нас в детстве случались чудеса — и с вами, и со мной. Придворные служанки-болтушки иной раз такого наговорят, чего отродясь не было, — так выражают они свою любовь к господам. И вот одна из них, та, что когда-то давно прислуживала Арлетте, в старости рассказывала всем подряд, будто августейший младенец, когда однажды его оставили спать на соломе без присмотра, так ворочался и метался, что весь вывалялся в трухе — в таком виде его и нашли. Служанка взяла его на руки и предрекла: «Быть тебе великим воином! И завоюешь ты столько земель, сколько соломы на руках твоих и в кулаках твоих!»
— А как был посрамлен Тальва, сенешал?
— Может, прервемся?..
— Верно ли, что, увидев августейшего ребенка, он предрек падение Беллема?
— Да, верно. Как-то раз, будучи проездом в Фалезе, Тальва Беллемский попросил показать ему ребенка — кто знает, что на него нашло. И троекратно он повторил: «Быть посрамлению!» А после прибавил: «Ты и племя твое растопчут семя мое, беда великая падет на род мой». И в гневе тут же отбыл восвояси — с тех пор о нем долго не было ни слуху ни духу.
В другой раз он рассказывал нам о паломничестве Роберта Великолепного:
— Однажды, Бог весть по какой причине, ему вдруг взбрело на ум поменять великую славу и безмерное счастье властителя на посох пилигрима. Перед тем как отбыть в Святую землю, он потребовал на Совете баронов, чтобы те признали своим правителем Вильгельма. Когда он отправился на юг, герцогство утопало в слезах. Потом мы получили радостные вести о благополучном продвижении нашего сеньора, они осушили наши слезы и остановили баронов, замысливших недоброе. Но вдруг, как тоже нам стало известно, Роберта избил палкой привратник какого-то аббатства, однако герцог запретил чинить расправу над виновным и заявил: «За побои, коими наградил он меня, я отдал бы город мой Руан целиком». Несмотря на понесенное оскорбление, он остался настоящим нормандцем — не унывающим и исполненным великодушия. В Риме он повелел облачить статую императора Константина в драгоценную мантию. После чего верхом на муле со златыми подковами отбыл в Византию, но животина по дороге потеряла подковы — и нищий люд тут же бросился их подбирать. Свита не желала выглядеть хуже своего сеньора, однако у некоторых спутников Роберта денег хватило лишь на серебряные подковы.