— Чтобы служить Господу, брат мой Гуго, — сказал он, выслушав меня, — надобно прежде иметь чистосердечную и неугасимую веру в Него, а не просто мимолетное желание, вызванное утратой земных услад. Перед теми, кого привели в наши стены любовные муки, поруганная гордыня, потеря земных утех, столь ими вожделенных, мы открываем двери не только с любовью, но и с оглядкой. Куда реже привечаем мы юношей, едва вступивших в пору цветения. Сказать по правде, мы отдаем предпочтение тем, кто глубоко выстрадал свою веру и по собственной воле отрекся от мирской жизни, а не тем, кто поддался мгновенному искушению из-за того, что был изгнан из мира. Однако я не прогоняю тебя, а хочу подвергнуть испытанию в миру, куда ты возвратишься, дабы укрепиться в вере своей. Как знать, быть может, семена благочестия и впрямь произрастут в душе твоей. И тогда ты вернешься в Сент-Эвру. Но запомни, наша достославная обитель, пристанище смиренных, не для тех, кто гоним одним лишь отчаянием.
— Так что же мне надобно делать?
— Ты оруженосец герцога Вильгельма. Сей воистину правоверный повелитель с благословения нашего Папы собирается в поход в Англию, дабы утвердить нашу веру на этой земле, населенной варварами, и наказать повинных в клятвопреступлении. Для выполнения этой богоугодной миссии ему нужны верные сподвижники. Так что ступай за ним, ибо сие есть долг твой.
— Сир настоятель, могу ли я еще кое о чем вас просить? Скажите мне как человек просвещенный, неужто сарацинка моя и вправду коварная колдунья? Посоветуйте, как мне относиться к ней, ежели однажды я ее повстречаю?
— Пускай чудесное провидение укажет этой заблудшей душе праведную стезю, поучая ее с участливостью и долготерпением, равно как силой примера, так и слова.
И вот, немного успокоив меня и снабдив грамотой, где опоздание мое оправдывалось обстоятельствами, принудившими меня задержаться в Сент-Эвру, он отослал меня назад к Вильгельму. У кромки Экувской чащи я в последний раз бросил взгляд на благословенную обитель. Огромная и мрачная, она возвышалась на холме, словно истинная крепость Господня, и ее суровый вид вновь вверг мою душу в смятение. Вернуться туда мне так и не было суждено, хотя позднее я унаследовал неподалеку от нее крохотный домен под названием Лавиконте.
Я чувствовал себя безмерно виноватым, и мне страсть как боязно было являться к сиру Вильгельму. Подготовка к походу близилась к завершению. Во внутренних дворах замка и снаружи, за крепостным валом, собралось несметное войско.
— Поторопись же, — сказал мне при встрече Герар, — и выше голову. Герцогу сейчас не до тебя, у него хватает заботи поважнее. Нет, ты только погляди — сколько народу, тьма-тьмущая! Даже глазам не верится…
— Но, Герар, я не решил, как же мне быть… Если я сейчас надену черную ризу, выходит, я стану изменником?
— Да выкинь ты свою ризу из головы! С ума, что ли, спятил?..
Герцог уделил мне всего лишь несколько мгновений. Прочитав короткое послание настоятеля, он усмехнулся:
— Неужель среди черноризников обо мне ходит настолько дурная слава, что даже сей приор просит, чтобы я не наказывал тебя?
— Сир Вильгельм, я опоздал не из трусости. Мне не страшны ни морские волны, ни воины Гарольда. Но…
— Я понимаю, это «но» — твоя тайна, и мне знать ее не обязательно…
В тот же день сенешал отправил меня в дельту реки Див, велев поторопить корабельщиков с постройкой последних стругов.
При виде леса мачт, вздымавшихся ввысь над эстуарием реки, кораблей, стоявших стройными рядами, борт к борту, и слегка покачивавшихся на приливной волне, при встрече с моими товарищами не только по оружию, но и по судьбе, трудившимися здесь, не жалея сил, мне вдруг снова захотелось жить прежней жизнью. Некоторые из моих друзей тоже терзались любовной мукой, однако это нисколько не мешало им работать. Они и помыслить не могли о том, чтобы искать спасение от любовного недуга за монастырскими стенами. Их пример послужил мне добрым уроком.
Когда Герар был свободен от службы, все свое время он старался проводить рядом со мной.
— Помнишь, — говорил он, — латинскую поговорку, которую любил нам повторять мэтр Ансельм?
— Какую?
— От славы до позора один шаг.
— Да, помню.
— Так вот, ее можно истолковать и по-другому: кто сегодня плачет, завтра смеется. Или еще: не бывать бы счастью, да несчастье помогло.
Я кивнул, тронутый его дружеским вниманием и братской заботой, однако же горькие сомнения, как нож, засевший глубоко в сердце, продолжали бередить мою незажившую рану.