Когда я еще занимался своим исследованием, позади нас раздался голос:
— Селям алейкум!
Я обернулся. Перед нами стоял худощавый, кривоногий бедуин, которого болезнь или ружейный выстрел лишили носа.
— Алейкум! — отвечал Садик. — Что делает здесь, у шотта, мой брат Арфа Ракедим? На нем дорожное платье. Он хочет провести чужеземцев через себху?
— Точно, — ответил тот. — Двух мужчин, которые вот-вот подъедут.
— Куда они хотят добраться?
— В Фитнасу.
Этого человека, стало быть, звали Арфа Ракедим. Он был тем другим проводником, о котором говорил Садик. Теперь он указывал на меня с Халефом и спрашивал:
— Эти двое чужестранцев тоже направляются через шотт?
— Да.
— И ты согласился их провести?
— Ты угадал.
— Точно так же они бы могли пойти со мной, чтобы тебе не иметь лишних хлопот.
— Это мои друзья. Мне не составит труда провести их через шотт.
— Я знаю: ты жаден и отбираешь у меня работу. Ты всегда выбираешь самых богатых путешественников.
— Я у тебя ни одного не отобрал. Я провожу только людей, добровольно пришедших ко мне.
— Почему же Омар, твой сын, стал проводником в Сефтими? Вы лишаете меня хлеба, но Аллах вас накажет и так направит ваши шаги, чтобы шотт поглотил вас.
Возможно, конкуренция вызвала здесь взаимную вражду, но у этого человека явно был нехороший глаз. В конце разговора стало совершенно ясно, что я ему не понравился. Он отвернулся от нас и зашагал к берегу, где в некотором отдалении показались два всадника, которых он должен был сопровождать. Это были те самые люди, которых мы встретили в пустыне и стали за ними следить.
— Сиди, — воскликнул Халеф. — Узнаешь их?
— Узнаю.
— И мы разрешим им спокойно проехать?
Он уже вскинул ружье, готовясь выстрелить. Я помешал ему:
— Оставь! Они не уйдут от нас.
— Кто эти люди? — спросил наш проводник.
— Убийцы, — ответил Халеф.
— Они убили кого-нибудь из твоего рода или из твоего племени?
— Нет.
— Ты судился с ними на крови?
— Нет.
— Тогда дай им спокойно уехать. Нехорошо вмешиваться в чужие дела.
Этот человек говорил как истинный бедуин. Он посчитал нужным рассмотреть людей, которых ему указали как убийц. Они тоже нас заметили и узнали. Я видел, как они торопились ступить на соляную корку. Когда это произошло, мы услышали презрительный смех, с которым они повернулись к нам спиной.
Мы вернулись в хижину, хорошо отдохнули за ночь, потом запаслись необходимым провиантом и пустились в опасное путешествие.
Соляная корка вместо льда — для меня это было внове. Необычный цвет, форма, хруст этой корки — все это казалось мне слишком чуждым, чтобы я чувствовал себя уверенно. На каждом шагу я испытывал прочность нашей «почвы», стараясь определить признаки ее надежности.
Только мало-мальски начав ориентироваться в столь необычной обстановке, я взобрался на жеребца, чтобы довериться не только проводнику, но и инстинкту своего животного. Казалось, мой выносливый жеребец уже не в первый раз совершает подобный путь. Он крайне весело трусил в безопасных местах, а там, где слой соли казался ненадежным, выказывал очевидное предпочтение лучшим местам тропы, часто достигавшим всего лишь одной стопы в ширину. Жеребец складывал уши, обнюхивал землю, сопел, сомневаясь или раздумывая, а несколько раз его предусмотрительность заходила так далеко, что подозрительные места он предварительно испытывал ударом копыта.
Проводник шагал впереди, я следовал за ним, а за мною ехал Халеф. Дорога так поглощала наше внимание, что говорили мы очень мало. Так двигались мы свыше трех часов, когда Садик обратился ко мне:
— Будь внимателен, сиди! Сейчас начнется самый ненадежный кусок пути.
— Из чего это видно?
— Тропа часто идет по глубокой воде, притом на большом протяжении она так узка, что ее можно перекрыть двумя ладонями.
— Корка еще достаточно крепка?
— Этого я в точности не знаю. Толщина ее меняется; и часто весьма значительно.
— Тогда я спешиваюсь, чтобы уменьшить нагрузку на лошадь.
— Сиди, не делай этого. Твоя лошадь идет увереннее, чем ты.