— Ты действительно не лечишь при помощи талисмана?
— Нет.
— И словом не лечишь?
— Нет.
— А молитвой?
— Я молюсь за страждущих, но Бог уже вложил нам в руки средства, чтобы сделать ее здоровой.
— Что это за средства?
— Цветы, металлы и разные почвы, чьи силы и соки мы вытягиваем.
— Это не яды?
— Я не отравил ни одного больного.
— Ты можешь поклясться в этом?
— Перед любым судьей.
— И ты непременно хочешь поговорить с ней?
— Да, о ее недомогании и обо всем, что с этой болезнью связано.
— Только об этом?
— Да.
— Ты сможешь задавать каждый вопрос мне, чтобы я разрешилс ним обратиться к больной?
— Это меня устроит.
— И ты будешь ей щупать руку?
— Да.
— Так ты в самом деле хочешь войти в мой гарем?
— Да.
— Я этого не разрешаю!
— Тогда пусть она умрет. Селям алейкум, мир с тобою и с ней!
Я отвернулся и направился к выходу. Хотя уже из перечисления симптомов я понял, что Гюзель страдает от какой-то чрезвычайной душевной болезни, однако действовал так, как будто предполагал одно лишь телесное заболевание. Именно потому, что я подозревал в ее страданиях последствия насилия, бросившего женщину во власть этого человека, я хотел разузнать как можно больше, и он опять позволил мне дойти до двери, а потом крикнул:
— Стой, хаким, останься! Можешь войти в ее покои…
Я обернулся и, не давая заметить свое удовлетворение, снова направился к Абрахим-Мамуру. Я победил и был удовлетворен уступками, которые он мне сделал.
Он удалился, чтобы отдать необходимые распоряжения, ибо ни один из его слуг не должен был догадаться, что он разрешает чужому мужчине доступ в святилище своего дома.
Абрахим-Мамур вернулся лишь долгое время спустя.
— Пора? — спросил я.
— Пошли!
Он двигался впереди, я — за ним. Сначала мы прошли через несколько почти развалившихся помещений, в которых могла обитать всякого рода ночная живность; потом мы прошли помещение, которое, казалось, служило передней, а за нею уже располагались комнаты, которые, по всей видимости, использовались непосредственно под женские покои. Вокруг я заметил лежащие мелочи женского туалета.
— Вот комнаты, которые ты хотел видеть. Смотри, сможешь ли ты найти в них демона болезни! — с полуиронической улыбкой сказал Абрахим-Мамур.
— А что за помещение рядом?
— Там и находится больная. Сейчас мы туда войдем, но прежде я должен убедиться, сокрыто ли ее лицо от чужих глаз. Не смей за мной следовать, жди спокойно, пока я не вернусь!
Он вышел, и я остался один.
Итак, там, за этой стеной, находилась Гюзель. Это имя буквально означает «прекрасная». И это обстоятельство, и все поведение египтянина разрушили мое прежнее предположение, что речь идет о пожилой особе.
Я позволил себе оглядеть комнату. Она была обставлена подобно комнате хозяина: ковры, кушетка, ниша с сосудами, наполненными охлажденной водой.
Через некоторое время вернулся Абрахим.
— Ты проверил комнату? — спросил он меня.
— Да.
— Ну?
— Я ничего не могу сказать, пока не побываю у больной.
— Так пойдем, эфенди. Но позволь еще раз предупредить тебя!
— Ладно! Я сам знаю, что мне делать.
Мы вошли в соседнюю комнату. У задней стены стояла женщина, закутанная в широкие одежды и тщательно прикрытая паранджой. Видны были только маленькие, засунутые в бархатные туфельки ступни.
Я стал задавать вопросы, тактичность которых полностью удовлетворила египтянина, потом я заставил ее слегка пошевелиться и наконец попросил ее протянуть мне руку. Несмотря на серьезную ситуацию, я чуть было не расхохотался вслух. Рука была завязана в такой толстенный платок, что было совершенно невозможно различить хотя бы форму или положение какого-нибудь пальца. Предплечье также было закутано подобным образом.
Я повернулся к Абрахиму.
— Мамур, эти повязки надо удалить.
— Почему?
— Я не могу померить пульс.
— Сними платки! — приказал он.
Она сняла повязки с предплечий, и показалась нежная ручка, на безымянном пальце которой я заметил узенький перстенек с жемчужиной. Абрахим с напряженным вниманием наблюдал за каждым моим движением. Приложив три пальца к ее запястью, я склонился пониже, словно желая не только почувствовать, но и услышать пульс и… не разочаровался, так как через покрывало прозвучало тихо, почти неслышно:
— Спаси Зеницу!
— Ты закончил? — спросил Абрахим, быстро приближаясь.
— Да.
— Чем она страдает?