— Благими делами?
— В масштабах нашей деревни, сэр. Читать прикованным к постели, беседовать со страждущими — ну, вы понимаете, сэр. Можно не сомневаться, что положительные результаты не заставят себя ждать.
— Да, конечно, — с сомнением сказал я. — Но, черт подери, если бы я оказался прикован к постели, мне не доставило бы большого удовольствия видеть перед собой физиономию такого шизика, как Бинго, и слушать его несусветную чушь.
— Этот аспект безусловно нельзя сбрасывать со счетов, сэр, — сказал Дживс.
Две недели от Бинго не было ни слуху, ни духу, и я решил, что он сошел с дистанции и признал свое поражение. И вот как-то, незадолго до Рождества, я протанцевал весь вечер в «Эмбасси» и вернулся домой далеко за полночь. Я честно отплясал без перерыва до двух ночи, с ног валился от усталости и мечтал поскорее добраться до постели. Вообразите мое разочарование и досаду, когда, войдя в спальню и включив свет, я увидел на своей подушке физиономию Бинго. Паршивец спал в моей постели безмятежным сном младенца со счастливой, мечтательной улыбкой на устах.
Ну, знаете, всему есть предел. Мы, Вустеры, свято чтим вековые традиции гостеприимства, но когда гость оккупирует вашу постель, тут уж не до традиций. Я запустил в него башмаком, Бинго приподнялся на постели и издал какие-то булькающие звуки.
— А? Что? Что такое?..
— Какого дьявола ты улегся в мою постель?
— А, привет, Берти. Это ты!
— Да, это я. Почему ты улегся в мою постель?
— Я приехал в Лондон по делам и решил остаться на ночь.
— Прекрасно, но почему ты улегся в мою постель?
— Черт тебя подери, Берти, — с раздражением сказал Бинго, — перестань бубнить про эту чертову постель. В соседней комнате есть еще одна. Я своими глазами видел, как Дживс ее стелил. Скорее всего она предназначалась для меня, но я же знаю, какой ты радушный хозяин, вот и зарулил сюда. Послушай, Берти, — сказал он, явно устав от дискуссии на постельную тему, — я вижу свет.
— Ничего удивительного, уже три утра, вот-вот начнет светать.
— Я выразился фигурально, дубина. Я хотел сказать, что для меня забрезжила надежда. Насчет Мэри Берджесс. Присаживайся, я тебе сейчас все расскажу.
— Не сяду. Я иду спать.
— Прежде всего, — сказал Бинго, подложив под спину подушку и закуривая сигарету из моего настольного портсигара, — надо еще раз воздать должное гению Дживса. Новый Соломон. Я был на грани поражения, когда обратился к нему за помощью, а теперь благодаря ему веду с большим счетом — говорю это тебе после трезвого и непредвзятого анализа. Как ты знаешь, он посоветовал мне отыграть очки за счет благих дел. Берти, старик, — с чувством сказал Бинго, — за последние две недели я ублажил стольких страждущих, что, если бы у меня был брат и меня попросили утешить его на смертном одре, клянусь, я бы прибил его кирпичом. Впрочем, как ни тяжело мне это далось, наш план сработал безукоризненно. Недели не прошло, и она заметно смягчилась. Снова стала кивать мне при встрече на улице и все такое. Два дня назад, когда мы случайно повстречались около их дома, она мне улыбнулась — такой, знаешь, слабой, ангельской улыбкой. А вчера… ты помнишь этого священника, Уингема? Того носатого парня?
— Конечно, помню. Твой соперник.
— Соперник? — Бинго удивленно вскинул брови. — Ну, может быть, когда-то его можно было называть моим соперником. И то — с большой натяжкой.
— Вот как? — спросил я, раздраженный его отвратительным самодовольством. — Если хочешь знать, совсем недавно в «Быке и коне» в Твинге, да и в других селениях, вплоть до Нижнего Бингли, давали семь к одному, что ты проиграешь.
Бинго вздрогнул всем телом, обильно осыпав одеяло сигаретным пеплом.
— Ставки? — прохрипел он. — Ставки! Ты хочешь сказать, они заключают пари на самое сокровенное, на священное чувство… Проклятие! Неужели люди настолько утратили стыд, и для них уже нет ничего святого… Выходит, ничто в мире уже не свободно от посягательств их омерзительной, животной алчности? Послушай, — задумчиво сказал Бинго, — а может, и мне поучаствовать? Семь к одному! Ничего себе! А кто предлагает такую цену? Впрочем, лучше не стоит. Могут превратно истолковать.
— Ты, я гляжу, совершенно уверен в победе, — сказал я. — Мне казалось, что Уингем…
— Он мне больше не страшен, — сказал Бинго. — Как раз собирался тебе рассказать. Уингем заболел свинкой и выбыл из игры по меньшей мере на месяц. Но это еще не все. Он должен был ставить в Твинге «Школьное Рождественское представление», а теперь это поручили мне. Вчера вечером я зашёл к старику Хеппенстолу и подписал контракт. Ты понимаешь, что это для меня значит! Целых три недели я буду в центре здешней культурной жизни, а потом меня ждет небывалый триумф во время премьеры. Все будут смотреть на меня с уважением, заискивать и все такое. Представляешь, какое это произведет впечатление на Мэри? Она увидит, что я способен трудиться, что во мне скрыта бездна достоинств, что я не легкомысленный мотылек, как она прежде думала, а…
— Я понял, понял, можешь не продолжать…
— В сельской глуши Рождественское представление — очень важное событие. Старик Хеппенстол только им сейчас и занят. Со всей округи слетятся здешние шишки. Будет сам сквайр[133] с семейством. Берти, дружище, это мой звездный час, и я его не упущу. Плохо, конечно, что я не принимал в этом участия с самого начала. Ты не поверишь: тупица священник, начисто лишенный воображения, выбрал для постановки кретинскую сказку из детской книжки столетней давности — ни единой хохмы, нет даже намека на юмор. Сейчас уже поздно менять пьесу, но я, по крайней мере, добавлю перца. Впишу забавные реплики и уморительные диалоги, надеюсь, это ее немного оживит.
— Ты же отродясь ничего не писал.
— Когда я сказал «впишу», я имел в виду «позаимствую». Для этого я и прискакал в Лондон. Ходил в «Палладиум[134]» на ревю «Обними меня, детка». Там масса находок. Конечно, не так-то просто создать яркое театральное зрелище в сельском актовом зале, без настоящих декораций, с толпой дебилов от девяти до четырнадцати лет вместо труппы, но у меня кое-что уже вырисовывается. Ты ходил на «Обними меня»?
— Дважды.
— В первом действии есть просто классные места, можно передрать оттуда все эстрадные номера. Потом это шоу в «Паласе[135]». Завтра перед отъездом схожу на утреннее представление. Уверен, там тоже найдется что-то стоящее. Короче, можешь не переживать насчет того, что я не в состоянии написать ни строчки. Все будет в лучшем виде, старина, в самом лучшем виде. А теперь, дружище, — сказал Бинго, уютно сворачиваясь под одеялом, — извини, но я не могу болтать с тобой всю ночь. Тебе-то что, ты завтра будешь бить баклуши, а я человек занятой. Спокойной ночи, старик. Закрой за собой поплотнее дверь и погаси свет. Завтрак в десять, я полагаю? Ну, пока. Спокойной ночи.
После этого я три недели не видел Бинго. Зато голос его слышал постоянно — он завел манеру названивать мне по междугороднему и советоваться по разным поводам: во время репетиций у него то и дело возникали вопросы. Это продолжалось до тех пор, пока однажды он не поднял меня с постели в восемь утра, чтобы спросить, нравится ли мне название «Счастливого Рождества». Я решительно потребовал, чтобы он прекратил это издевательство, после чего он угомонился и на какое-то время исчез из моей жизни. И вот, в один прекрасный день, я зашел переодеться к ужину и увидел, что Дживс рассматривает здоровенное бумажное полотнище, наброшенное на спинку кресла.
— Это еще что такое, Дживс? — воскликнул я. Я с утра чувствовал слабость, и эта штука меня доконала окончательно.
— Это афиша, сэр, ее прислал мне мистер Литтл с просьбой обратить на нее ваше внимание.