В квартире было тихо, только Клавдия возилась на кухне: плескалась водой, что-то переставляла.
Проходя мимо спальни, Андрей в щель между косяком и портьерой увидел Маринку. Она в измятой фланелевой пижаме, босиком сидела на своей кровати и тихонько играла — такая забытая в большом доме.
«Как же это она… одна?» — Андрей хотел войти в комнату, но Марина взобралась вдруг на спинку кровати, с ловкостью мальчишки прыгнула и перекувыркнулась на постели. «Вот еще новости! — подумал встревоженный и восхищенный отец. — Так недолго и голову сломать!»
Но смелая шалость Маринки вызвала у него желание поиграть с нею, как в прежние дни. Он опустился на четвереньки, стал подкрадываться из-за двери к дочери…
В это время она снова прыгнула, перевернулась, вскочила на ноги и увидела… И Андрей увидел ее кругленькое, страшно побледневшее лицо, серые глаза, огромные, гневно-испуганные. Он поднялся, выпрямился, шагнул, и она повалилась ничком, молча закрывая руками голову.
— Маринка, это я, Маринка… — растерянно звал он, подбегая к кровати. — Это я, Мариночка. — Ему показалось, что у нее от испуга разорвалось сердце.
Она уже отвыкла от шуток. Она не узнала его, вползавшего в комнату на четвереньках, в кепи…
«Проклятая кепка!» Андрей сорвал ее и швырнул на пол. Руки его дрожали. Он потрогал Маринку, погладил ее плечики, и она забилась в беспомощном, не по-детски горестном плаче, припадая лицом к постели.
Андрей вытащил дочь из кроватки, сел с ней прямо на пол. С трудом оттаскивая от ее лица судорожно прижатые, мокрые от слез ладошки, он целовал ее, сам готовый разрыдаться.
— Ты разлюбила меня, Маринка! — сказал он с отчаянным укором.
Но она зарыдала после этого так, что ему снова стало страшно: она вся дрожала почти в истерическом припадке, маленькая, жестоко оскорбленная женщина.
— Ты сам… Ты сам разлюбил нас… с мамой! — крикнула она, задыхаясь от рыданий. — Ты уйдешь к Валентине Ивановне, а у нас родится, у нас родится еще одна девочка! Кого же она будет называть папой?
— Марина, — Андрей нечаянно сдавил ее. — Что ты говоришь, Марина? Откуда ты знаешь?
— Я знаю… Клавдия дедушке Ковбе… ябедничала. Я все слышала, — бросала Маринка сквозь слезы, только теперь по-настоящему пугаясь отца. — Пусти меня, мне больно! — вскричала она, оборвав плач и делая гневную попытку высвободиться. — Я сама буду играть с сестренкой! Я сама буду беречь ее! Но мне жалко, — слезы снова ручьями полились по щекам Маринки, — мне жалко, что у нее совсем не будет папы. Она ведь спросит…
Теперь девочка уже не вырывалась, а плакала, вся распустившись, потная от слабости и усталости. Андрей молча прижимал ее к себе, гладил ее босые ножки. Ему сразу стали понятны и обморок Анны в клубе, и многое, многое другое… Он совсем забыл о назначенном свидании с Валентиной, а когда вспомнил, то оно показалось ему немыслимым: разве мог он сейчас оставить дочь снова одну?
Птица вдруг ударилась о стекло. Потом другая.
— Кто это, папа?! — крикнула Маринка.
— Какая трусиха ты стала! — Глаза Андрея смотрели с напряженным, суровым вниманием. — Это птицы улетают на юг. Они летят сейчас днем и ночью. Их так много… Свет из окна ослепил их, и они налетели на стекла.
— Они разбились? — всхлипывая, осипшим голосом спросила Маринка.
— Не знаю.
— Иди посмотри.
Андрей послушно пошел и тотчас вернулся.
— Там никого нет, а высоко-высоко летят журавли.
Когда Маринка уснула, еще всхлипывая и вздыхая во сне, он отошел от ее кроватки и стал ходить по комнатам.
Он передумал все и, хорошо зная характер Анны, понял, что она умолчала о своей беременности из гордости: не хотела связывать, понуждать его, раз уже не было между ними любви и дружбы… Но разве она разлюбила его? Андрей бесконечно вспоминал ее слова, сказанные в клубе Ветлугину, все выражение ее лица при этом — выражение счастливой матери: «Для меня лучше то, что есть ребенок». Конечно, не об одной Маринке думала она тогда. Значит, она еще любит его, какая женщина может так гордо носить ребенка от нелюбимого, покинувшего ее человека?
«Она простит меня! — неожиданно радостно подумал Андрей. Должна простить. Я сделаю все, чтобы она забыла… чтобы она была счастлива».
До сих пор он жалел ее, а теперь преклонялся перед нею и вместе с тем ощущал острое сострадание.
Он ходил из угла в угол по своему кабинету, заглядывал к спавшей Маринке, выбегал на крыльцо, прислушиваясь к шагам прохожих, ждал Анну. Но она не приходила, и Андрей снова шагал по комнатам, курил, думал и, промучившись почти до утра, не дождался — уснул на диване усталый, но впервые почти успокоенный.