У революционного хаоса в произведениях Пильняка, как и в его творчестве в целом, есть своя динамика, его произведения, какими бы модернистскими они ни были, – подчинены внутреннему ритму, мелодике, которая, большей частью, и определяет характер и границы его работ. Музыка сквозит даже в самых малых по размеру рассказах Пильняка. Об этом же указывал и А. Луначарский. Говоря о Пильняке как о «самом одаренном» из «новых писателей, родившихся в революции», он отмечал: «…Я задержусь еще на внешней манере Пильняка. Ему хочется быть очень ритмичным. Он доводит прозу по ее звучанию почти до белого стиха или, если хотите, до прозы Белого. Художественные приемы Пильняка иные, чем у Белого, но цель та же самая: дать изображению пусть гротескную, но по сути внутренне четкую структуру. <…> Даже при конструировании отдельной страницы, главы Пильняк старается достичь подобия не только строфичности, но прямо-таки музыкального творчества…»[12]
Роман отразил все своеобразие, которое в дальнейшем в зрелые годы отличало мастерство талантливого Пильняка. Пильняк вошел в литературу зрелым и уверенным в себе человеком и писателем, со сформированным своеобразием творчества и мировоззрения, стержень которого сохранился в его дальнейшей литературной деятельности.
Рассказы Пильняка, по мнению современников писателя и позднейших критиков, составляют чуть ли не лучшую часть его литературного наследия. Несмотря на авангардный стиль произведений, рассказы Пильняка сохраняют старые традиции, они лиричны и музыкальны, в них есть своя, свойственная Пильняку мелодика и философия. И если в его романах и повестях сквозит метель и революция, представленная в модернистской форме, то в рассказах сохранились старые традиции классического повествования с извечными вопросами бытия и взаимоотношений мужчины и женщины.
«Пильняка, конечно, очаровали навсегда тургеневские, ставшие в 80-х годах чеховскими, а в 900-х зайцевско-бунинскими, лирически-обывательские, реакционно-обломовские, мелко-поместные и интеллигентско-уездные мотивы русской жизни, – писал Г. Горбачев. – О них он писал до Октября и теперь, как только кончилась гроза, снова ищет среди сделанных ею разрушений не побегов новой жизни, а в первую очередь остатков тургеневского: подновленная „Лесная дача“ и „Земляника в июле“ радостно и любовно описывают послеоктябрьскую уцелевшую бестолково-томную лень и лирическую эротику „лишних людей“ и прекраснодушных кисейных женщин»[13].
В 1922 году Б. Пильняк впервые выехал за границу, представляя в Берлине новую литературу. Его приезд вместе с поэтом А. Кусиковым вызвал ажиотаж в эмигрантских кругах. О своей поездке и впечатлениях позднее он написал очерк «Заграница».
Творчество Пильняка с самого начала его литературной деятельности вызывало многочисленные споры и нападки. Всегда настороженная и напуганная смелостью его образов критика упрекала его в отсутствии в его произведениях коммунистической оси, вокруг которой и развивались бы события, в том, что он воспринял революцию как бунт, очищающую грозу, метель, которая замела и растеряла истины, и не увидел направляющей революцию руки. Сам же Пильняк так определял свой взгляд на писательское предназначение: «Я люблю русскую культуру, русскую – пусть нелепую – историю, – писал он в письме Д. А. Лутохину, – ее самобытность, ее несуразность <…> Я был за границей, видел эмиграцию, видел туземщину. И я знаю, что русская революция – это то, где надо брать вместе все, и коммунизм, и эссеровщину, и белогвардейщину, и монарховщину: все это главы русской революции, – но главная глава – в России, в Москве… И еще: я хочу в революции быть историком, я хочу быть безразличным зрителем, всех любить, я выкинул всяческую политику, мне чужд и коммунизм (большевизм – дело иное), потому что это [нрзб.] кастрирует мою – национальную Россию»[14].
12
Луначарский А. В. Очерк литературы революционного времени (1917–1922), 1923. М., Литнаследство, 1970. Т. 82. С. 226–228.
14
Письмо Б. А. Пильняка Д. А. Лутохину от 3 мая 1922 г. // Русская литература. 1989. № 2. С. 213–234.