Катя вскочила, стукнула в дверь к хозяйке. Знала — не спит, ведь ее муж где-то в этом злом море.
Ольга Агеевна, и правда, не спала, хотя и лежала. В комнате ее было темно. Пахло сырыми, недавно помытыми полами, привявшим листом от веника.
— Ну, иди, иди ко мне, жиличка, — сказала Ольга Агеевна.
Катя присела к ней на кровать, поджала ноги.
— Да ты под одеяло лезь, чего там, девка. Страшно тебе, что ли?
— Страшно, — ответила Катя и скинула на пол тапки.
— Стихнет к полуночи. И море, должно, скоро залосеет.
Ноги у Кати были холодные, и Ольга Агеевна усмехнулась, когда они коснулись ее.
У мола то грохотали, то всхлипывали волны.
— Как ваш-то там сейчас? — шепнула Катя. — И мне на улицу идти нужно будет…
— Да там, где они сейчас, может, и не штормит вовсе, — вздохнула Ольга Агеевна. — Не то страшно, Катюша. Души у них смелые, корабли хорошие — выдюжат, а… — Она смолкла, не договорив.
— Вы хорошая, тетя Оля. Спасибо вам за все… Вам и самой… Я ведь все знаю… — Катя нашла руку хозяйки, погладила ее.
Ольга Агеевна долго молчала.
— Чего ты знаешь, девка? — наконец спросила она. — Ничего ты еще не знаешь. Вот — пощупай. — Ольга Агеевна повернулась на спину, прижала Катину руку к животу. — Чуешь?
Катя лежала тихо, боялась вздохнуть.
— Чего молчишь, Катюша? — спросила хозяйка.
— Отчего ж вы такая… будто горем каким-то убитая? — растерянно пробормотала Катя и села.
Ольга Агеевна тоже приподнялась на локте. В широком разрезе цветной рубахи забелело ее плечо.
Волны грохотали все сильнее. Занавески на окнах колебались. Ветер пробивался в щели и тревожил их.
— Это счастье, — сказала Ольга Агеевна и тронула Катины волосы. — Легкий волос — легкую долю просит. У тебя вот легкий, а мои — вона. — Она легла и закинула руку за голову. — Десять лет я этого счастья ждала. И Ваня ждал. Все сына просил у меня. А последние годы и ждать перестал. Придет с моря хмурый. Без ласки, будто силком берет. А что я? И к врачам ходила. Все, говорят, у тебя в порядке… Только вот в эту Ванину побывку и случилось. Да боюсь — поздно. Дунька Трифонова у них на судне, буфетчицей пошла. — Ольга Агеевна дернулась всем телом и задышала часто. — Ненавижу я ее, ненавижу, паскуду…
— Успокойтесь, успокойтесь, — повторяла Катя. Страшно ей было, как напрягается и вздрагивает большая грудь Ольги Агеевны.
— Каюта у тралмейстера отдельная, понимаешь, девонька, — выдохнула Ольга Агеевна и заплакала, зарыдала, комкая руками подушку. — Специально Дунька за ним в море пошла. Специально. Трудно мужику полгода без бабы быть, вот и…
Совсем осатанел ветер, носясь над морем. Налетел на домик, швырнул мокрым песком в окошки. Пахнуло в комнату влажным воздухом. Точно приблизилось — с новой силой загрохотало море.
Ольга Агеевна скинула одеяло, встала.
— Попью только, подожди.
Катя свернулась в клубок, прижалась лбом к коленкам.
«Когда же люди без горя жить научатся, — думала она, — когда? Вот женщина эта скромная, тихая, плачет, трясется вся…»
— Все восемь баллов верняком в море задувает, — громко сказала хозяйка, возвращаясь.
— Да что это за Дуня? — спросила Катя.
— Дунька-то? В бригаде моей раньше работала. Мужик ее в позапрошлом году с моря не пришел. Смыло его за Нордкапом где-то. С тех пор бесится баба. А я ей свои думки рассказывала, что Иван уйти грозится, потому что детей ему не рожаю. Думала, по сродству поймет. Вот и поняла… Да ты видала ее. Помнишь, ватник она мне заносила как-то?
Когда вспыхивал на молу огонь, быстро скользила по стене над кроватью перепутанная тень от куста герани на подоконнике, и Кате чудилось, будто это рябит мелкая волна в пасмурный, но спокойный день у рыбацких причалов. Она вспомнила лицо Дуньки Трифоновой, злое, но красивое, и ее бахилы, подтянутые к самому животу, скомканную и завязанную сбоку узлом юбку…
— Тетя Оля, — сказала Катя, — ведь вы уже давно знаете, что будет у вас маленький. Ну и… послали бы в море телеграмму, молнию бы… И все образуется. Послали вы?
Ольга Агеевна просунула под одеяло руку, коснулась Катиных ступней.
— Согрелась, что ли?
— И все время так и ждете, и ждете, да?
— Молоденькая ты еще. Боюсь, не поймешь меня. Двинься чуть.
Катя пододвинулась. Ольга Агеевна легла. Пружины матраца скрипнули, зазвенели тонко, стихли.
— Если не забыл, как первые годы любились мы, то и из этого рейса моим вернется. А нет… Сама сына растить буду… Или дочку, — тихо добавила она.