– Ходил ты к Богу, Антип, а ведь Бог-то тебя не принял.
– Ну и не принял. Вам-то что?
– Не принял, не принял… Смирения в тебе ни капли нет. Ни спокойствия, ни смирения нет.
– Ему чистые духом нужны, а не такие, как мы с вами.
– А-а! Полюби нас черненькими, беленькими нас всякий полюбит…
– И вы покаетесь, да – поздно.
– Лучше поздно, чем никогда. А вот неудачно покаяться, как ты… это, должно быть, неприятно.
Участливым прикинется:
– С чего ты бежал-то, в самом деле? По Матвею заскучал?
– Так точно, – рубит Антип.
– Вот скажи, если знаешь: с какого лиха он стал черту баран? Сколько лет вспоминаю его: не могу понять. Кажется, не был от меня ничем обижен.
Много злобы было в потупленных глазах Антипа, когда он глухо бормотал свой ответ:
– Ничего мы не знаем, и кто может знать? Знает Царь Небесный… Чужая душа – потемки… Карает нас Господь за беззакония наши в чадах наших даже до седьмого колена.
Хохочет князь.
– А, что правда, то правда, Антип. Беззаконник ты. Кого хочешь по уезду спроси, всякий тебе скажет: бывали у князя подлецы-приказчики, а все не такие, как Антип Ильич…
– Для вас же совесть грязнил и славу свою в людях портил…
– Те-те-те! С больной головы на здоровую. На меня своих грехов не перекладывай. Ты не мой слуга, покойного папеньки. При немопричничал. Зверь.
– Что стариною корить? Был зверь, стал человек. Дай Бог всякому.
– Чудо природы: зверь в люди вышел!
Недели полторы этак тягал князь бегуна и мучил. Наконец надоело.
– Куда же, отставной зверь, мне теперь тебя определить? К делу ты не годишься, а нищим на паперти сидеть, под окнами в кусочки ходить – нельзя: из моих крепостных нищих не бывает, только захожие… Муфтель! что с ним сделать?
– Я так думаю, ваше сиятельство: положить ему паек и поселить его в садовой бане; пусть – будто сторожит, дело не мудреное.
– Там сторожить-то нечего, – презрительно заметил князь, – развалина. Я думаю, ее не топили уже лет шесть…
Он взглянул на Антипа:
– Ступай, старик, не поминай меня лихом. Живи – служи. Взыска на тебе не будет. Вот тебе, лысый, какая благодать: десять лет бегал и выбегал богадельню!
Заброшенная баня, где поселился Антип, уже несколько лет служила садовникам складом для их орудий. Заходя иной раз за скребком или лопатой, Конста разговаривал со стариком, который, с наступлением весны, по целым дням сидел на банном крылечке, грея на солнышке старые кости. Тут-то он – первый в Волкояре – просветился сказанием бродяги-очевидца о «новых местах» и о привольной в них жизни. Рассказы Антипа всколыхнули всю его страстную душу. Он нашел свой идеал и уцепился за него всеми своими помышлениями. Он бредил новыми местами и делился впечатлениями в вечерних беседах с матерью на флигельском крыльце.
– Эх, кабы хороший товарищ, да денег побольше… так рублев пятьсот либо тысячу, – часу бы не сидел в этой вашей мурье. Ударился бы я в Одест-город!
– Только там тебя и не видали, – лениво отзывалась Матрена. – За каким бы это лихом, дозволь спросить?
– Зачем за лихом? Добра сыщем. Большую бы я там коммерцию завел, потому как у меня к этому делу охота и талант есть.
– Откуда знаешь? В купцах-то, кажись, не бывал, – разве что в проходных дворах пылью приторговывал.
– Сердце, маменька, говорит, потому что я свой профит до ужаса как глубоко понимаю. Вот хоть сейчас парей держать, – десять годов от сего дня спустя – миллионщик, Константин Егоров Завесилов, первой гильдии купец и кавалер.
– А я так думаю, что просто ты по этапу давно не хаживал, так в охотку?
– Этап не для нас…
– А для кого же?
– Этап для дураков писан.
– А ты умный?
– Я, известное дело, маменька, рассудком в голове маленько владею. А в Одессе большие дела можно делать. Пшеница эта… табак… виноград… Ну, а ежели смелый дух в сердце имеешь, так и того лучше – беспошлинный товар через границу перевозить-мимо таможни: мое вам почтение, здравствуй да прощай! По трюмам пароходным работать, – хозяев от товара, а матросиков от лишнего труда облегчать, чтобы разгрузка спорнее шла и дешевле обходилась, – тоже дело не худое, будешь иметь свою халтуру.
– Чай, вашего брата за это не хвалят.
– Да уж тут, на контрабанде, знамое дело, чья взяла. Может, – на всю жизнь богат будешь, а то и ко дну, рыбам на корм, пойдешь. Пуля в лоб – и шабаш. Опять же законы военного времени. Князь Воронцов сидит, и власть ему дадена – что султану Махмуту, как царь второй. Захотел – без вины повесил; захотел – виноватого помиловал. Но я, маменька, того мнения, что два раза не помирать, а одного не миновать, и еще не сеяна та конопля, из которой веревку совьют, чтобы Константина Егорова Завесилова повесить. А живут там из наших ребята – во как! хорошо живут.