Она прошла близко от Андрея, он даже видел, как неживой свет месяца скользнул по волнующейся ткани ее платья, когда тень от тополей перестала мешать, – но лица разглядеть было нельзя.
Андрей проводил глазами черную толпу, невольно следя за белым пятном, которое одно, казалось, приняло в себя все месячное сияние. Потом он вышел на дорожку, подумал и, медленно переступая, направился к дому.
Яркий свет лампы в столовой ослепил Андрея. Вся семья была в сборе, пили вечерний чай. Катя вскочила с места и вскрикнула:
– Андрюша! Наконец-то! Куда это ты пропал? Мы так беспокоились!
– Стыдись, батюшка, – прибавила Домна Ниловна, – целый день тебя нет, хоть бы сказал, куда идешь, до города, или до попа, или куда. Мы что и думать не знали.
Андрей немного смутился.
– Нет, я так… У меня голова болела… Я хотел на воздух.
– Да ведь ты не обедал! Катюша, вели ему подать телятины. А тут тетенька Анна Ильинична приехала!
Андрей рассеянно слушал заботливые слова матери и невесты и возгласы многочисленных кузин. Он с первой минуты искал и соображал, кто могла быть та, в белом, которую он видел в парке. Но кругом стола все кузины, наперечет, сидели в своем трауре. Где же та, которая сейчас вошла в дом?
Услыхав о приезде тетушки Анны Ильиничны, он слегка оживился.
– Когда приехала? Сегодня? А где ж она?
– Ты бы еще позднее пришел. У себя. Она человек нездоровый, рано ложится. Завтра увидишь.
Неужели это была тетушка Анна Ильинична в белом? Не может быть. Тетушка низенькая и очень полная, к тому же и не пойдет вечером гулять по сырости.
Андрею хотелось спросить Катю, кто был с ними в саду, но потом показалось, что никак невозможно спросить, по крайней мере, он не спросит. Пусть лучше это так остается. Пусть само выяснится. Не надо этого трогать.
Андрей машинально ел все, что перед ним поставили, и рассеянно и печально молчал. Кузины тоже замолкли. Катя, очень миловидная, темноволосая девушка, хорошо сложенная, полная и широкая, хотя не крупная, с добрым ртом и короткими, пухлыми пальчиками, смотрела на Андрея, не отрываясь. В карих глазах ее было и обожание и самодовольство – и все это спокойное, умеренное и верное.
Свет лампы слегка золотил бледные волосы Андрея, остриженные коротко, щеточкой. Андрей имел тонкое, очень длинное тело, удивительной красоты руки с розовыми продолговатыми ногтями. Голова по росту казалась слишком маленькой, черты лица были мелкие, приятные, женственно-бессильные, нос правильный и нежный. Над верхней губой вились очень светлые, пепельные усики. Несмотря на слегка болезненную бледность и оттого бесцветность утомленного лица, его можно бы назвать красивым, и многие из кузин завидовали Кате. Сама Катя искренно и спокойно считала себя счастливой.
Когда встали из-за стола, Андрей поспешно поцеловал руку матери и постарался никем незамеченным скрыться в свою комнату.
Комната его выходила на огибавший усадьбу балкон и была угловой. Постель оказалась не приготовленной. Андрей рассердился и хотел позвать Тихона, но в эту минуту на пороге балконной двери он увидал Катю.
Она робко вытянула шею и заглянула в комнату.
– Андрюша, ты здесь? Ты не выйдешь больше?
– Я ужасно устал, мне хотелось лечь. А ты меня искала? Тебе что-нибудь нужно?
– Нет… Я думала… Ты со мной не простился.
– Войди, простимся.
Катя робко вошла в комнату, приблизилась к Андрею и положила ему руки на плечи. Ей это было не легко, она головой доставала ему только до груди.
– Скажи мне, Андрюша, – начала она вдруг шепотом, – ты оттого рассердился, что я вчера в фантах дала Ваничке руку поцеловать?
– Я рассердился? На кого? Какие фанты?
– На меня рассердился… Я сейчас догадалась, когда ты с утра убежал и к обеду не вернулся. Во вчерашних фантах. Но, Андрюша, милый мой, дорогой…
Андрей рассмеялся.
– Катя, уверяю тебя, я и не думал сердиться. Мне просто сделалось грустно…
Он остановился. Его голубые, выпуклые глаза были слегка близоруки, но слух он имел необычный, тонкий до болезненности. И в этот момент ему показалось, что кто-то прошел мимо запертой двери. Шаги были совершенно незнакомые, легкие и тихие до неслышности, даже не шаги и не шорох, а так, движение воздуха, точно что-то скользнуло мимо, провеяло – и замолкло.
– Мне сделалось грустно… – снова начал Андрей, и вдруг перебил себя:
– Кто это прошел?
– Прошел? – Катя смотрела на него испуганными, непонимающими глазами. – Не знаю, кто прошел. Я ничего не слышала. Андрюша, не скрывай… Отчего тебе могло быть грустно, как не от этого… от фантов? – И она покраснела. – Андрюша, клянусь тебе всем святым…
Андрей хотел рассказать ей, как ему весь день было непонятно тоскливо и больно, взял ее за руку – но остановился. Зачем ее тревожить? Если он сам не знает, почему ему грустно, как она может угадать? Да и не хотелось рассказывать, точно его тоска была ему особенно дорога.
Катя пристальнее взглянула в его немые глаза – и вдруг неожиданно заплакала.
Андрей притянул ее к себе.
– Что с тобой? О чем ты? Катя?
– Отчего ты… такой? Ты меня… ты разлюбил?
– Бог с тобой, Катя! Как я могу тебя разлюбить, сама подумай! С чего ты взяла?
Он обнял ее и поцеловал. Катя поцеловалась охотно, крепко и сочно. Губы у нее по-прежнему были приятные, мягкие, но Андрею почему-то подумалось, что этот поцелуй и первый их поцелуй год тому назад – ничего не имеют общего. Тогда это казалось важным делом – теперь обычным и естественным обстоятельством. Он так хорошо знал розовые губы и ощущение поцелуя, что едва замечал его. Но Катя почти утешилась.
– Так ты меня любишь, Андрюша?
– Конечно, люблю. Я рассержусь действительно, если ты будешь сомневаться.
Катя ушла, получив еще несколько поцелуев. Андрей отпустил ее рассеянно.
Его, помимо воли, занимало, кто прошел мимо двери. Он поймал себя на том, что соединял неслышные шаги с мыслью о девушке в белом платье.
– Фу ты, какая глупость! Что я, в привиденья верю? Он начал раздеваться. Вошел Тихон делать постель, мрачный и погребальный, как всегда.
– Тихон, ты видал тетю Анну Ильиничну?
– Видал.
– Она давно приехала? В котором часу?
– В пятом.
Андрей умолк, не зная, что спросить еще.
– А что, она похудела?
– Похудеть не похудели. А как будто полнее. Андрей опять замолк на минуту.
– А я, Тихон, видел тебя, как ты у прачечной сидел. Василису слушал, а?
Тихон вдруг озлобился, бросил одеяло, которое держал в руках, и повернулся к барину.
– У прачечной? Я сидел? Ну и сидел. Василиса пела? Ну и пела. Что ж из-за этого мне теперь в каторгу идти?
Андрей, привыкший к ярости своего слуги, не удивился и проговорил только:
– Да никто тебя и не обвиняет. Это очень понятно. Тихон успокоился, как вскипевшее молоко, когда кастрюлю снимают с огня, и вновь вернулся к одеялу.
– А кто, не знаешь ли, тут по коридору сейчас ходил? – не выдержал Андрей.
– По коридору? Не знаю. Мало ли тут ходят. Я не должен знать, кто мимо пройдет.
Андрей лег спать с тревожным чувством, долго не мог уснуть – и все прислушивался, не прошумит ли опять полунеслышный шелест и шепот шагов.
Целую ночь был дождь. Андрей слышал веселый гул крупных капель в саду. Перед утром начался ливень. Андрей впросонках вспомнил, что сегодня первое мая и что кузины и тетеньки давно затевали в этот день какую-то особенную прогулку.
– Хорошая прогулка будет, если ненастье! – смутно промелькнуло у него в голове – и сейчас же явилась радость, потому что ему давно не хотелось ехать.
Но дождь перестал – и Андрей опять заснул.
Он проснулся поздно, сердитый, усталый и тревожный. Было уже десять часов, когда он оделся и готов был идти в столовую. Беспокойное чувство, с которым он заснул вчера, не уменьшилось, хотя он не позволял себе определенно думать о причинах.