Андрей откинул занавес, раскрыл дверь на балкон – и остановился на пороге.
Утро было ослепительно яркое, влажное и душистое. Зелень сверкала, сильная, распустившаяся от дождя, точно разросшаяся за ночь. Бледные кудри березы были пронизаны солнцем и бросали колеблющийся, золотистый отсвет на пол балкона. А у перил, на балконе, прямо перед дверью, стояла незнакомая высокая девушка в белом платье и смотрела на Андрея. Она молчала – и Андрей молчал, потому что ему пришло в голову, что это опять только кажется и что вообще тут есть какое-то ужасное недоразумение. Он сразу, с одного взгляда, все в ней заметил и понял, может быть, потому, что она почти вся была одного цвета, светлого, и казалась цельной и простой, как будто вырезанной из одного куска. Андрей заметил, что белое платье из легкой, почти прозрачной, шелковой материи все, и вверху и внизу, было в бесчисленных складках или сборках, точно смятое. И складки не падали прямо, а слегка отставали и от неприметного ветра в саду шевелились, то подымаясь, то опускаясь, как мыльная пена. Шея, очень длинная и тонкая, выходила из этой пены незаметно, она была такого же цвета, как платье, и тоже казалась прозрачной, как тонкий китайский фарфор, когда его смотрят на солнце – только тут были едва уловимые, розовые отсветы жизни. Бледно-золотые волосы, не густые, без малейшего рыжего или серого оттенка, были зачесаны гладко. Но более короткие отставали и слабо и легко завивались около ушей и висков. Лицо, прозрачное, как шея, без тени румянца, было спокойно. Серые глаза, широко расставленные, были опушены завитыми ресницами, чуть темнее волос. Брови еще темнее, поднимались ровно и просто. Розоватые губы были сжаты плотно.
Андрей, после первой же минуты испуга и удивления, знал, что никакого тут чуда нет, что девушка эта – не призрак и не наваждение, а просто себе живая девушка – и все-таки она казалась ему чудом, потому что не была похожа на живую и обыкновенную. Чтобы дотронуться до нее – надо было сделать полтора шага, а казалось, что для этого нужно перейти небесные и облачные пропасти, и даже лучше совсем до нее не дотрагиваться, такое странное впечатление производила прозрачность ее лица.
Девушка подняла руку и провела ею по волосам. Широкий и короткий рукав, собранный у локтя, опять как пена, взволновался и на мгновенье легко упал к плечу. Пальцы были длинные, розовые на концах.
Андрей подошел ближе, не отрывая глаз.
– Извините, – начал он, – и вдруг покраснел. – Я не был представлен…
– Вам нужно пить чай, ждут в саду, под липами, – проговорила девушка, разомкнув губы.
Андрей заметил едва уловимую мягкость в произношении. Так говорят дети, едва переставшие картавить. Голос у нее был не громкий, но и не глухой. Среди звуков природы он, вероятно, не нарушал бы гармонии, потому что в нем не было резкости, свойственной человеческому голосу.
Она тронулась с места и пошла по балкону. Андрей, к удивлению своему, ничего не сказал, ни о чем не посмел спросить и молча пошел за девушкой, стараясь держаться от нее в трех шагах, глядя на ее колеблющееся платье и на шею, на ту черту, где постепенно розоватая белизна переходила в золотую и где начинали закручиваться первые, слабые волоски.
Чай пили действительно в саду, на площадке, окруженной липами. На площадке было не очень хорошо и слишком солнечно, потому что липы только что начинали распускаться. Он не то чернели, не то серели – и беспомощно протягивали к солнцу ветви, где чуть раскрылись зеленоватые лепестки, которые не хотели просыпаться. Березы, поодаль, качались и шумели почти по-летнему, тополи тоже расцвели после ночного дождя – липы оживали последние, если не считать сумрачных и недоверчивых дубов, которые спали еще крепко и чернели твердыми ветвями, не отзываясь на голос весны.
Андрей, подойдя ближе, увидал за столом, в кресле, тетеньку Анну Ильиничну. Полная и круглая, еще не старая, с болезненным и веселым лицом, она поднялась навстречу племяннику и заключила его в свои объятия. Это был ее любимый племянник. Анна Ильинична считалась богачкой и большой причудницей. Она давно вдовела, подолгу, лет по пяти, живала заграницей, с родными особенно не сближалась – Андрею же доводилась теткой с отцовской стороны. Ни Домну Ниловну, ни Катю она недолюбливала, последнюю почему-то всегда называла «красна девица, дочь купецкая».
– Ну что, Андрей? – начала она, глядя ему в глаза и держа его руки своими пухлыми ручками. – Весело ли тебе живется? Как душенька твоя, довольна?
– Спасибо, тетя. Мне хорошо.
Анна Ильинична покачала головой, не сводя с него глаз. Потом отпустила его руки.
– Ну, ладно. Садись чай пить. А что, познакомились? И она обернулась, ища взором девушку в белом платье.
Девушка стояла у кресла Анны Ильиничны. Андрей что-то пробормотал.
– Моя компаньонка, дочь моя приемная, – продолжала Анна Ильинична. – Удивляюсь, согласилась со старухой жить – и не скучает. Позапрошлым летом я ее к вам не привозила, она к отцу домой ездила. А теперь отец умер, так уж она вполне стала моя. А какие способности-то, Домаша, а? – прибавила она, обращаясь к Домне Ниловне. – Кто бы сказал, что она только с четырнадцати лет по-русски стала учиться.
Домна Ниловна, которая очевидно не разделяла восхищений родственницы, из приличия вздохнула и покачала головой.
– Это мой племянник Андрей, – продолжала Анна Ильинична, – Андрюша, рекомендую тебе мисс Май Эвер, прошу любить и жаловать.
Мисс Эвер подвинулась и подала руку Андрею. Он пожал ее розовые пальцы, но, когда выпустил их – ему стало казаться, что этого пожатия никогда не было и не могло быть.
Потом он вспомнил, что еще ни с кем не поздоровался. Он рассеянно поцеловал мать, пожелал доброго утра кузинам и кузенам. Подошел к Кате и, не глядя, наклонился, чтобы поцеловать ее в голову. Но Катя отвела голову. Андрей опомнился и удивленно посмотрел на свою невесту.
– Что с тобой?
– Ничего.
Он увидел недовольное лицо и сухо сжатые губы с неприятным выражением. Катя дулась! Никогда раньше с ней не случалось ничего подобного. Андрея это заняло в первую минуту, но в следующую он забыл – и, обжигаясь горячим чаем, глядел на тетю Анну Ильиничну в ее кресле и на англичанку рядом с ней, прямую и всю необычайную, и только удивлялся, почему другие не удивляются и не недоумевают, как он.
– А что же, по Десне поедем? – спросил коротконосый гимназист, кузен Ваничка.
– Поедем, – неожиданно решила Анна Ильинична. – И я поеду.
Домна Ниловна вмешалась.
– А не вредно ли вам будет, сестрица? Вы о своем здоровье не думаете.
– Нет, я что-то сегодня себя очень бодро чувствую. Андрей, распоряжайся! Пускай уж мы непременно поедем. И ты, Домаша, ступай.
Но Домна Ниловна решительно отказалась – ей было некогда и подумать о гулянье. Андрею вдруг необыкновенно захотелось ехать и вообще стало весело. Спеша распорядиться насчет провизии – он догнал в коридоре Катю и вдруг вспомнил, что она на него дуется.
Ему было весело, и стало жаль, что ей не весело. Он ласково обнял Катю одной рукой и заглянул ей в глаза.
– Катюня, ты на меня за что-нибудь сердишься?
Катя молчала, выражение ее лица было неприязненно и некрасиво.
– Катя, а? Скажи мне, за что ты сердишься? Из-за чего нам ссориться? Подумай, разве это не глупо – ссориться, да еще без причины? Я, право, ни в чем перед тобою не виноват.
Катя, не подымая глаз, вдруг заговорила раздраженно:
– Нет, нет, оставь меня! Ты меня совсем не понимаешь.
– Катичка, в чем же я тебя не понимаю?
– Зачем ты так держишь себя, как будто тебе до меня все равно? Да еще при этой… при тетке. Я тебе два раза сказала: Андрюша, садись сюда! Андрюша, садись сюда! А ты как будто не слышишь и сел перед теткой и перед ее фрей противной. Гувернантка, компаньонка простая, а топорщится, словно баронесса. И для тетки твоей я на посмешище далась: что это за манеры: купецкая дочь! Чего она этим желает достигнуть?