— Может, после причастия?
— Может, и так.
Но не прошло и получаса, как ее снова охватила страшная слабость. Бросило в пот, посконная рубаха промокла насквозь. Она сбросила с себя все, — ей казалось, что ее огнем жжет.
Потом стал бить озноб. Потом и это прошло. Когда Ясек и Павел пришли обедать, она лежала такая слабая, что шевельнуться не могла. Только смотрела, как они едят, как Зоська подливает сыворотки в картошку.
— Павел…
Он вскочил из-за стола. Но, когда подошел к постели, она была уже мертва.
Ее хоронили на третий день. Барышня заявила, что досок на гроб не даст. Кшисяк побежал в деревню. Доски он выпросил у Матуса, обещал заплатить, когда высудит с барышни деньги. Дело о неуплате батракам было как раз в суде. Матус дал. Ему жалеть было нечего, старик уж был, одной ногой в могиле стоял, а все дети пропали на войне. В могилу с собой не возьмешь, вот он и дал.
Лошадь барышня принуждена была все же дать. Кшисяк заявил управляющему, что если не дадут, он немедленно отправится в город, в профессиональный союз. С союзом барышне не хотелось связываться, и лошадь нашлась.
Гроб оказался мал, пришлось немного склонить голову покойнице на плечо, чтобы она в нем поместилась. Ее отвезли на кладбище с самого утра, но за гробом все-таки кое-кто пошел. Даже несколько деревенских баб приплелось.
Хоронили наскоро. Ксендз покропил святой водой, что-то пробормотал и ушел. Торопился в усадьбу. Могильщик быстро забросал могилу, сравнял лопатой, и все было кончено.
Павел смотрел, как подымается небольшой холмик, который скоро зарастет зеленой травой так, что и следа не останется. Красный журавельник прикроет все своим мелким цветом — и не найдешь.
Ему вспомнилось, как он когда-то стоял с матерью на кладбище. Так же краснели цветы журавельника, так же зеленела трава. Только народу было тьма. Когда же это было?
Ах, да. Теперь он вспомнил ясно, точно это было вчера. Похороны помещицы. Ведь тут, в нескольких шагах, помещичий склеп. Вот они и лежат теперь обе в земле, неподалеку друг от друга. Только на той могиле не вырастет трава, не взойдет бурьян и журавельник. Барышня посадила там вьющиеся розы. Опутанной гирляндой они вились теперь по каменным плитам, прикрывая изломы и щели, своими молодыми побегами достигали ног каменных ангелов.
Павлу припомнилось, как говорил тогда ксендз, как стояли знакомые и родственники барыни, все в черном. Как стояла барышня, высокая, прямая, с черной вуалью на лице. Как была усыпана еловыми ветками вся дорога, как блеснули на гробу, когда его ставили в склеп, серебряные галуны.
Маленький еще тогда был, а все запомнил, будто навеки врезалось в память.
— Ну, что ж так стоишь? Пойдем.
Но Павел не слышал. Он двинулся, лишь когда отец толкнул его в плечо, и медленно пошел вслед за другими по заросшей травой кладбищенской дорожке. Проходя, он покосился на господский склеп. На черной мраморной дощечке золотыми буквами была вырезана фамилия барыни.
На другой же день явилась Тереска. Кшисяк не мог понять, помнит ли она еще о смерти Магды, или нет, хотя она и была на похоронах. Она не обмолвилась о ней ни единым словом, словно Магда и не жила на свете.
Просто пришла, расселась на лавке, будто и не собиралась уходить. Посмеивалась, подмигивала.
Наконец, Кшисяк сообразил, в чем дело, что засело в этой глупой голове. Потому что, хотя Тереска и не говорила прямо, но догадаться было нетрудно. Вечером она пришла еще раз. И так уж потом каждый день.
Не то чтобы Кшисяку казалась дикой самая мысль о женитьбе. Да незачем было. Сам он уже стар, дети подросли. Все, что требуется по дому, Зоська может сделать. Другое дело в деревне, когда у человека на руках изба, хозяйство или дети маленькие. Тут уж без бабы не обойдешься. Хочешь не хочешь, а только похоронил жену — присматривай другую. А здесь на что?
Да если бы он и собирался жениться, так не на Тереске же! И стара, не намного моложе его, да и пользы от нее ни на грош. Ведь и дома, пока жив был мужик, почитай все ему приходилось делать самому, ее все где-то носило.
Зоська швыряла горшками от злости, она уже давно терпеть не могла Тереску. Но та и ухом не вела. Сидит, смеется, подмигивает.
— У Куликов скоро свадьба, — начинает она осторожно, издали.
— Теперь-то? В самую страду? Что ж, они до осени потерпеть не могут?
— Так уж, видно, пришлось. Может, им… к спеху?
Она захихикала.
— Может, и так, — равнодушно буркнул Кшисяк.
— Какая там свадьба? — обозлилась Зоська. Ее злило всякое упоминание о свадьбе, обидно было, что это не ее свадьба. — Не женится Франек на Ганке.