В одной из статей Прус сказал о том, что хотел изобразить в Вокульском человека, стремящегося к большим делам и целям: „Вокульский — это не „конгломерат“, а тип, очень часто встречающийся у нас… Это человек, в котором мысль, чувство, воля и органические силы достигли высокой степени напряжения. Когда судьба подавила в нем рыцаря, в нем проснулся ученый, когда он остался вдовцом… — проснулся (вследствие нерастраченных физических сил) влюбленный, который стал спекулянтом, когда погибли влюбленный и спекулянт, вновь проснулся ученый“.
Противоречивое положение Вокульского, испытывающего отвращение к предпринимательской деятельности, и его любовь к Изабелле, завершившаяся глубоким разочарованием, обусловили духовный кризис и гибель героя. Чтобы преодолеть этот кризис, он должен был или стать „нормальным“ капиталистом, как те, которых он презирает, или порвать со своим классом. Прус не ставит Вокульского перед необходимостью выбора. Но, в отличие от Сенкевича, автора „Семьи Поланецких“, он утверждает, что нельзя быть одновременно капиталистом и честным человеком, а тем более богатой духовно, творческой личностью. Тот, кто, подобно Вокульскому, не может выпутаться из противоречия между своим социальным положением и совестью, неминуемо кончит банкротством. Задуманный Прусом характер был сложен, во многом необычен, но художник сумел сделать его интересным читателю и убедительным. „Это живой человек, — пишет о Вокульском Мария Домбровская, — мой хороший знакомый с десятого года моей жизни“. Писательница особенно отмечает мастерство Пруса в изображении любви Вокульского к Изабелле. „Кукла“, — пишет она, — является первым в польской прозе „романом“ на высоком уровне, написанным с силой, страстью, с поразительным знанием психологии чувств и вместе с тем по-стендалевски мужественно, экономно, без издержек сентиментальности».
«Тема „Куклы“ такова, — писал о своем произведении Прус: — изображение наших польских идеалистов на фоне разложения общества. Разложение состоит в том, что хорошие люди прозябают или бегут, а подлецы преуспевают… что хорошие женщины (Ставская) несчастны, а дурные (Изабелла) — обожествляются, что люди незаурядные наталкиваются на тысячи препятствий (Вокульский), что у честных не хватает энергии (князь), что человека действия угнетают всеобщее недоверие, подозрения и т. д.».
Нет места в описанном Прусом обществе и такому идеалисту, как Жецкий. Воспитанный в атмосфере прошлой эпохи, эпохи патриотической конспирации и восстаний, чудаковатый поклонник Наполеона, с которым польские патриоты связывали в свое время надежды на освобождение Польши, Жецкий принимает участие в венгерской революции 1848 года и даже после поражения восстания 1863 года остается верен прошлым идеалам, упорно ожидает «всеобщей войны за свободу народов», которая вернет независимость Польше. Он не хочет видеть, что общество изменилось, что его современники приспосабливаются к буржуазному развитию. Он в неприкосновенности сохраняет даже заблуждения своей молодости, наивно веря в нового Наполеона, который наведет «порядок в Европе». Прус представил Жецкого живым анахронизмом. В эпоху погони за деньгами смешны его романтизм и готовность к самопожертвованию, так же как смешны его клетчатые брюки более чем десятилетней давности. Но в данном случае юмор Пруса — это благожелательный, мягкий юмор. Он ставит героя на истинное его место в общественном развитии, ушедшем далеко вперед, подчеркивает (в духе мицкевичевского юмора в «Пане Тадеуше») принадлежность героя к невозвратному прошлому и вместе с тем никак не исключает сочувствия автора и читателя к той славной национальной традиции, которая в этом образе представлена. «Он, наверное, единственный в европейской литературе, — писал о Прусе Стефан Жеромский, — кто обладает дивным даром характеристики беллетристических образов с помощью возвышенного и тонкого юмора. В этом его бессмертие».
Последовавшая за героическими годами эпоха буржуазного стяжательства разбила в прах идеалы героя. «И это век, идущий на смену восемнадцатому! — гневно восклицает Жецкий. — Восемнадцатому веку, тому самому, который начертал на своих знаменах: „Свобода, равенство и братство!“» На исходе своих лет Жецкий так же, как и Вокульский, приходит к мысли, что жизнь устроена скверно, и убеждается в своем бессилии найти какой-то выход.