Это пока была робкая попытка в овладении образом нового героя, но он уже уверенно входил в произведения В. Вересаева, и это было завоевание принципиальное.
Именно в конце 90-х– начале 900-х годов заметно меняются и представления В. Вересаева о роли и значении искусства. В «Прекрасной Елене» (1896) и «Матери» (1902) он, как и в «Загадке», отстаивает могучую силу художественного образа, облагораживающего и возвышающего человека. Но в рассказе 1900 года «На эстраде» появляется еще и новый, весьма существенный мотив. «Загадка» стремилась уверить читателя в том, что по большей части именно искусство делает жизнь осмысленной и прекрасной. «На эстраде» прямо полемизирует с этим заблуждением: счастье искусства – ничто в сравнении со счастьем жизни – «в жизни оно гораздо более шероховато и более жгуче»; только то искусство оправдывает свое назначение, которое помогает борьбе, и. напротив, оно становится чаще всего прямо-таки вредным, коль скоро выливается в простую гамму «чудных звуков», в «наслаждение», усыпляющее жизненную активность человека. Писатель бросал вызов эстетическим принципам декадентов.
А написанная в 1901 году повесть «На повороте» окончательно убеждала, что марксизм для В. Вересаева отнюдь не был «поветрием». В рассказе о Наташе он приветствовал новое учение и с его позиций оценивал народничество; в «Записках врача» писатель показал, как сама жизнь приводит людей в стан борцов пролетариата. В последней повести он уже сам атаковал противников нового учения – марксизма. Раньше в произведениях Вересаева, в общем, шел теоретический спор, здесь, в повести «На повороте», – баррикадный бой. Меняется сам принцип изображения человеческого характера. Народники Чеканов и Киселев были политическими банкротами, но они изображались людьми субъективно честными, искренне «сострадающими» горю народа. Читатель не всегда мог до конца понять авторское отношение к персонажам «Без дороги» и «Поветрия»/ Недаром идеолог народничества Н. Михайловский воспринял повесть «Без дороги» как вещь чрезвычайно ему близкую и всячески поддержал ее. Недаром критика тех лет при оценке «Поветрия» приходила к выводу, что «симпатии автора… далеко не на стороне марксистов».
Теперь же В. Вересаев просто не в состоянии понять, как можно быть хорошим человеком и не помогать той великой борьбе за светлые идеалы общества людей-братьев, которую развернули в стране марксисты. Нет, различие людей из противостоящих друг другу лагерей не только во взглядах – «в самом строе души». Писатель становится беспощадным, он изобличает и социальную позицию своих противников и их морально-психологический облик.
Владимир Токарев, пройдя через ссылку, отказывается от былых революционных убеждений, относя их за счет обычного наивного безрассудства молодости. Именно для таких, как Токарев, весьма удобна умеренная программа бернштейнианцев-экономистов, на знамени которых стоит «голый грош». Лозунг борьбы за экономическое улучшение жизни народа, а по сути борьба «по возможности» и в обход коренных пороков самодержавной государственной системы вполне устраивает бывшего «революционера», расписывающегося в собственном банкротстве. Слова о революционном деле теперь только прикрывают подспудные мечтания о сытом благополучии. Дом «великолепных либералов» Будиновских становится идеалом Токарева. В этом есть своя закономерность. Исходные принципы их житейской философии едины: «хочется жить для одного себя», и «чтоб все это покрывалось широким общественным делом», не требующим «слишком больших жертв».