Артемий Богданович вдруг стал спокоен и суров:
— Ну, Настя, скажи ему, чтоб уходил. Ну-ка, скажи, я послушаю.
— Я пошел, Артемий Богданович! Я пошел… Раз нет, раз не лежит сердце… Чего уж…
— Что-то я, Настя, голосу твоего не слышу. Молчишь?.. Ну, тогда я скажу последнее слово, другого не будет. Цену себе набиваешь? Хвалю! Цену себе каждый знать должон. Но только помни: так и с товаром на руках остаться можно. А твой товар — скоропортящийся, вроде молока, подержи подольше — там уж за бесценок никто не примет.
— Цена! Бесценок! — вдруг завопил Костя. — Что за слова? Не хочу! Не буду! Знал бы я, да разве… Да ну вас!..
Он повернулся и пошел к двери. Мать, сидевшая за столом все с тем же тревожным выжиданием в глубине бесцветных морщинок, вздохнула, опустила глаза.
— Костя, обожди, — тихо сказала Настя.
И Костя застыл — одна нога в сенях, другая в избе.
— Неуж любишь? — все так же тихо спросила Настя, пристально глядя на застывшего на пороге Костю.
— Да теперь все! Теперь внутри перегорело. Не-на-ви-жу! Врага ты, Настя, во мне нажила во веки веков!
И Настя улыбнулась, оглянулась на Артемия Богдановича:
— Чай, принесли с собой чего-нибудь? А то ведь я не заготовила, не ждала таких гостей.
— А как же, как же, — колыхнулся Артемий Богданович. — Костя! Там в сено сунута, вынь поди!
Костя помялся в нерешительности и вышел. Вернулся хмурый, пряча глаза, поставил на стол поллитровку.
С Кешкой даже не успели расписаться, а о свадьбе и разговоров не было.
Артемий Богданович сам взялся за дело, решил устроить парад.
В троицын день, по старой памяти, гуляли все — и верующие старухи, и неверующая молодежь. На этот счет Артемий Богданович признался: «Бога легче выкорчевать, чем праздник». И потому он созвал правление, посовещался, выпустил приказ:
«Во имя ликвидации религиозных предрассудков правление колхоза „Богатырь“ постановило:
1) отменить праздник святой троицы;
2) вместо него праздновать каждый год свой социалистический, колхозный праздник — „Встреча лета“;
3) в этом году во время праздника „Встреча лета“ широко отгулять колхозную свадьбу К. И. Неспанова и лучшей нашей свинарки А. С. Сыроегиной;
4) на проведение свадьбы правление колхоза выделяет пятьсот рублей;
5) свадьба будет проходить на берегу реки Курчавки возле бывшей Редькинской мельницы, в случае плохой погоды — в сельском клубе;
6) на свадьбу приглашаются все члены колхоза „Богатырь“».
Но и это не все. Артемий Богданович всегда считал: «Мало сделать похвальное дело — нужно добиться, чтоб за него похвалили». О колхозной свадьбе должен шуметь весь район и знать вся область.
Артемий Богданович скупил в магазине сельпо залежавшиеся пачки чертежной бумаги и с ними поехал в райком, беседа была недолгой, после чего в районной типографии раздался телефонный звонок:
— Тут к вам зайдет председатель колхоза «Богатырь», посодействуйте.
И Артемий Богданович не заставил себя ждать:
— Великая просьба — отпечатайте покрасивее.
Выложил на стол пачки чертежной бумаги, преподнес написанный своею рукою текст:
«Уважаемый товарищ……… 2 июня, сего года, в селе Верхнее Кошелево Загарьевского района колхоз „Богатырь“ выдает замуж знатную свинарку Анастасию Степановну Сыроегину за председателя сельсовета Константина Ивановича Неспанова. От лица молодых и от лица всего колхоза просим Вас, дорогой товарищ, быть желанным гостем на нашей колхозной свадьбе.
Начало в три часа дня».
Великая просьба… Как тут откажешь.
Приглашения были разосланы в область: секретарю обкома по сельскому хозяйству, председателю облисполкома, главному редактору областной газеты, начальнику сельхозснаба… Посланы они были и в район: опять же первому секретарю Пухначеву, секретарю по пропаганде Кучину, председателю райисполкома Гаврилову, директору районного отделения госбанка Сивцову (нужный человек), председателю райпотребсоюза Тужикову (не менее нужный) и еще кой-кому по расчетам Артемия Богдановича.
Из района — сомнений не было — приедут, а из области — за двести километров, на свадьбу — ой, вряд ли. Но Артемий Богданович и не рассчитывал на высоких гостей из области. Важно, что там прочитают приглашение, лишний раз узнают, что в Загарьевском районе существует колхоз «Богатырь», который, по всему видать, живет на широкую ногу, дружно справляет свадьбу знатных людей. Артемий Богданович не без умысла поставил перед именем Насти слово «знатная».
Приглашения были разосланы, а Артемий Богданович развивал бурную деятельность, брал за бока приглашенного на свадьбу председателя райпотребсоюза Тужикова, закупал у него: селедку — бочками, постное масло — ведрами, водку, красное вино, шампанское — ящиками. А в деревне Степаковская сноровистая бабка Анфиса варила хмельную бражку и на меду и на солоде.
По всему колхозу из деревни в деревню шли возбужденные рассказы о приготовлениях, все ждали веселый день. Два гармониста, Павел Клешнев и Серега Рюхин, один из села, другой из деревни Кулички, вечные соперники — неизвестно, кто из них мастеровитей в игре, — были освобождены от работ «для репетиций» со строгим наказом, чтоб не ударили в грязь лицом.
Настя шила себе белое подвенечное платье. Костя на правах жениха приходил к ней каждый день, сидел на краешке лавки, напряженно вытянувшийся, с густым торчащим ежиком, который так и хотелось пригладить ладонью, спросить: «Кто тебя обидел, лапушка?» Он молчал, вздыхал, иногда ронял:
— Брошу свою должность, пойду в трактористы или в животноводы.
— Это почему?
— Бесперспективная у меня работа. Может, там смогу показать себя. Нет, бесперспективная.
— Зато чистая. В животноводах-то, гляди, ручки навозом испачкаешь.
— Навозом испугала. Я, может, за светлое будущее жизнь готов отдать.
И торчит мальчишеский непокорный ежик, под чистым лбом обиженно зеленеют глаза, и Настя со зрелой бабьей жалостью думала: «Право, не на три года моложе, на все тринадцать, с кем судьба сводит — желторотенький».
И вот он — день.
На небе ни облачка, засасывает синий воздух колом взмывающих стрижей. Река Курчавка сквозь темную воду червонится камешковым дном. Березки на берегах задумчиво перебирают не утерявшей еще весенней яркости листвой — сочные, песенные березки троицына дня.
На зеленом берегу наспех сколочены длинные тесовые столы буквой «П», в челе — место для молодых и для начальства. Здесь стол покрыт белыми простынями, на остальных простыней не хватило. Вокруг стола хлопочут жинки-общественницы, уставляют закуску: холодное мясо ломтями — свинина, баранина, говядина; райпотребсоюзовская, крупно нарубленная селедка с вареной картошкой; квашеная капуста, щедро политая постным маслом; на противнях горы холодца, размякающего от жары; огурцы прошлогоднего посола; бордовые винегреты под тем же райпотребсоюзовским постным маслом. Меж всем этим убранством — ясные бутылки «Столиичной», сумрачно нарядные — шампанского. Ближе к молодым в стеклянных графинах, какие обычно украшают столы президиума во время заседаний, — мутно-янтарная бражка, налитая по самые пробки. Подальше от молодых — та же бражка, но только в разномастных эмалированных чайниках.
Народу на берегу, что пчел на летке перед роением, — топчутся, мнут траву, сходятся кучками, степенно беседуют о погоде, о яровых, о том, что неплохо бы дождичек, нет, не сегодня — боже упаси! — как-нибудь на днях. Все в костюмах, в чистых рубахах, кой на ком пучится шляпа, кой-кого не сразу распознает и сосед, влажный речной запах нет-нет да и перебьет густая волна нафталина. Девицы ходят в цветистых платьях, при часах на запястьях, каждая держит в кулаке чистый носовой платочек. Дед Исай мученически морщится — жмут ни разу не надеванные ботинки. Все стараются углубиться в беседу, чтоб не глазеть зря на стол — неприлично выказывать нетерпение.
Наконец гуляющей походкой подошли гости из района: невысокий, коротко стриженный Пухначев, рослый, начавший полнеть Кучин, осанистый Тужиков из райпотребсоюза, тихий, в очках директор из банка… Подошли, растворились среди масс, примкнули к разговорам о яровых.