4-й умир.(ающий).
Был бой. Гражданская война
в Крыму, в Сибири и на севере.
Днепр, Волга, Обь, Двина.
На ржи, на лютиках, на клевере,
везде лежали трупы.
Был голод, не хватало супа.
Концы ужасной этой битвы
остры как лезвие у бритвы,
я даже не успел прочесть молитвы,
как от летящей пули наискось
я пал подкошенный как гвоздь.
Граждане, взмолился я, родные,
ведь у меня ребята есть грудные,
и эти молодые дети
теперь одни останутся на свете.
И две жены моих красавицы
теперь развратничать начнут.
О хоть бы, хоть бы мне поправиться,
но командир сказал — капут.
Подумай сам, ведь ты убит,
тут доктор помощь оказать не сможет,
и окровавленный твой вид
в земле червяк довольно скоро сгложет.
Я говорю ему — нет командир,
червяк быть может сгложет мой мундир
и может быть в теченье часа
моё сожрет всё мясо.
Но мысль мою и душу
червяк не съест, и я его не трушу.
Но я уже не говорил. Я думал.
И я уже не думал, я был мёртв.
Моё лицо смотрело на небо без шума,
и признак жизни уходил из вен и из аорт.
В моих зрачках число четыре отражалось,
а битва, бой, сраженье продолжалось.
То тысячу девятьсот двадцатый был год.
Зумир.
Мы выслушали смерти описанья,
мы обозрели эти сообщенья от умирающих умов.
Теперь для нашего сознанья
нет больше разницы годов.
Пространство стало реже,
и все слова — паук, беседка, человек, — одни и те же.
Кто дед, кто внук,
кто маргаритка, а кто воин,
мы все исчадия наук
и нами смертный час усвоен.
Чумир.
Спят современники морей.
Кумир.
Куда же им.
<1931–1934>
Очевидец и крыса*
Он.
Маргарита отвори
мне окошко поскорей.
Маргарита говори
мне про рыб и про зверей.
Опустилась ночи тень,
всюду в мире свет потух.
Маргарита кончен день,
дует ветер, спит петух.
Спит орёл на небесах,
спят растения в лесах,
будущие спят гробы,
сосны, ели и дубы.
Воин выходит на позор,
бобр выходит на грабёж,
и бросая в звёзды взор,
счёт ночам заводит ёж.
Рыбы бегают в реке,
бродят рыбы по морям,
и скворец в своей руке
тихо держит мёртвый храм.
И дрозды поют слегка,
и рычит печальный лев.
Гонит Бог издалека
к нам на город облака,
и рычит печальный лев.
Он.
Мы не верим что мы спим.
Мы не верим что мы здесь.
Мы не верим что грустим,
мы не верим что мы есть.
Он.
Холод горы озаряет,
снежный гор больших покров,
а в снегу как лунь ныряет
конь под тяжестью ковров.
На коврах курсистка мчится,
омрачённая луной.
На коня глядит волчица,
пасть облитая слюной.
Лежебока, бедный всадник,
мчится в тройке как лакей,
входит в тёмный палисадник,
кость сжимая в кулаке.
Отдаёт курсистке плеть он,
подаёт старухе трость.
Каждый час встречая тостом,
он лихую гладит кость.
А курсистка как карета
запылённая стоит.
С незнакомого портрета
глаз не сводит. И блестит.
Он.
Я мысли свои разглядывал.
Я видел у них иные начертания.
Я чувства свои измеривал.
Я нашёл их близкие границы.
Я телодвижения свои испытывал.
Я определил их несложную значимость.
Я миролюбие своё терял.
У меня не осталось сосредоточенности.
Догадывающийся догадается.
Мне догадываться больше нечего.
Он.
Сейчас я буду говорить.
Пока он говорит, является небольшая комната. Всё рассечено. Где ты наш мир. Ни тебя нет. Ни нас нет. На тарелках сидят Пётр Иванович Иванович Иванович, курсистка, дворецкий Грудецкий, Степанов-Песков и четыреста тридцать три испанца.
Входит Лиза или Маргарита.
Одна из двух.
Что вижу я.
Здесь общество собралось адское.
Огнём и серой пахнет здесь.
И шеи у вас какие-то пороховые,
и уши, и руки, ноги, и носы
и глаза. Вы все как в столбняке.
Уже зима который час стоит,
не вышло ль здесь убийства.
Дворецкий-Грудецкий.
Маргарита иди Лиза,
чаю дать вам иль часы.
Она (одна из двух).
Ах Грудецкий вы подлиза
ещё с царских времён
вы Семён.
Я спрашиваю: не было ли здесь убийства.
После этого три часа играла музыка.
Разные вальсы и хоралы.
Кириллов за это время успел жениться. Но чего-то ему недоставало.
Степанов-Песков.
Убийство. Не говори так много об убийстве.
Мы ещё не поняли убийства.
Мы ещё не поняли этого слова.
Мы ещё не поняли этого дела.
Мы ещё не поняли ножа.
Костомаров (историк).
Тринадцать лет.
Двенадцать лет.
Пятнадцать лет.
Шестнадцать лет.
Кругом одни кустарники.
Грибоедов (писатель).
О чём тут быть может разговор,
ясно что он вор.
Крутые волшебные виденья
мне душу посещают.
Неизъяснимые больные наслажденья
они мне обещают.
Мой ум они вскружили,
я сам теперь как белка в колесе.
Создания нездешние уйдите,
я еду в Грузию сегодня как и все.
Бледные на тарелке четыреста тридцать три испанца воскликнули одногласно и недружелюбно:
Убийству произойти пора-с.
И тут свершилась тьма-темь. И Грудецкий убил Степанова-Пескова. Впрочем о чём тут говорить.