Все вбежали в постороннюю комнату и увидели следующую картину. Поперёк третьего стола стояла следующая картина. Представьте себе стол и на нём следующую картину.
Воззрясь на картину,
Грудецкий держал
в руке как картину
кровавый кинжал.
Ложилась на землю
и капала кровь,
вращалась земля
и планеты кружились.
Лежал на полу
Степанов-Песков
подобно орлу
без сапог и носков.
Лежал он босой
как шиповник.
Укушен осой
был чиновник.
Тут снова входит Лиза и кричит:
Ага-ага я говорила, что убийство свершится.
Все на неё закричали, все зашикали.
Тише, Лиза, Лиза, тише, тише, вы одна из двух.
Потом опять стал говорить он.
Он.
Мы видели бедное тело,
оно неподвижно лежало.
В нём жизнь непрерывно редела
под диким ударом кинжала.
Глаза как орехи закрылись.
Что знаем о смерти мы люди.
Ни звери, ни рыбы, ни горы,
ни птицы, ни тучи мы будем.
Быть может страна иль диваны,
быть может часы и явленья,
морские пучины, вулканы
имеют о ней представленье.
Жуки и печальные пташки,
что тихо летают под тучей
в своей небогатой рубашке,—
для них смерть — изученный случай.
Он.
Который час.
Они бегут, бегут.
Он.
Я обратил внимание на смерть.
Я обратил внимание на время.
Он.
Он.
Вновь курсистка появилась,
как лапша,
и студент над ней склонился,
как душа.
И курсистка состоялась,
как цветок.
Тройка быстрая умчалась
на восток.
Он.
Он.
Листва стоит в лесу как гром.
Он.
Сейчас я буду говорить.
Уже усталая свеча
пылать устала как плечо,
а всё курсистка говорила —
целуй Степан ещё ещё.
Ты мне и ноги поцелуй,
ты мне и брюхо поцелуй.
Степан уж был совсем без сил,
он страшно вдруг заголосил:
я не могу вас целовать,
сейчас пойду в университет
наук ученье изучать:
как из металла вынуть медь,
как электричество чинить,
как слово пишется медведь,—
и он склонился как плечо
без сил на милую кровать.
Тут пришёл Козлов и стал лечиться. Он держал бруснику в руках и всё время страшно морщился. Перед ним вставали его будущие слова, которые он тем временем произносил. Но это всё было не важно. Важного в этом ничего не было. Что тут могло быть важно. Да ничего.
Потом пришёл Степанов-Терской. Он был совершенно лют. Он не был Степанов-Песков. Тот был убит. Не будем об этом забывать. Забывать об этом не надо. Да и к чему нам об этом забывать.
Сцена на шестом этаже
Фонтанов.
Вот пять лет живём мы вместе,
ты и я, ты и я,
будто филин и сова,
как река и берега,
как долина как гора.
Ты курсистка как и прежде,
волоса твои седеют,
щёки женские желтеют,
жиром ты за это время,
врать к чему, не налилась.
Полысело твоё темя,
обветшала твоя сласть.
Раньше думал я о мире,
о мерцании светил,
о морской волне, о тучах,
а теперь я стар и хил.
На свинину, на редиску
направляю мысли я.
Не курсистку, а модистку,
видно, в жёны приобрёл.
Маргарита или Лиза (ныне ставшая Катей).
Чем жить? Душа моя слетает
с запёкшегося рта. Фонтанов,
ты грубым стал и жалким.
Твоя мужская сила где она?
Я стану у открытого окна.
Смотри какой громадный воздух шевелится.
Смотри соседний виден дом.
Смотри, смотри, смотри, смотри кругом.
Смотри на подоконник я влезаю,
на подоконник веткой становлюсь.
Фонтанов.
Она.
На подоконник кружкой становлюсь.
Фонтанов.
Она.
На подоконник свечкой становлюсь.
Фонтанов.
Курсистка ты сошла с ума.
Она.
Тут нигде не сказано, что она прыгнула в окно, но она прыгнула в окно. Она упала на камни. И она разбилась. Ох, как страшно.
Фонтанов.
Долго думать я не буду,
я последую за ней.
Я побью в шкапах посуду,
уничтожу календарь.
Я зажгу повсюду лампы,
позову сюда дворецкого
и возьму с собой в дорогу
навсегда портрет Грудецкого.
Потом три часа играла музыка.
Он.
Маргарита Маргарита
дверь скорее отвори,
дверь в поэзию открыта,
ты о звуках говори.
Мы предметов слышим звуки,
музыку как жир едим.
Маргарита для науки
мы не верим что мы спим.
Мы не верим что мы дышим,
мы не верим что мы пишем,
мы не верим что мы слышим,
мы не верим что молчим.
Он.
Ночь на небо поднималась.
тусклый месяц как душа
над землёю возносился,
в камышах густых шурша,
рыба бегала по речке
и печальный лев рычал.
Города стояли прямо,
за добычей мчался бобр.