– По часам, – сказал барин, – согласен?
– Хорошо-с, рублик-с, – угодливо сказал Рощин, – а долго прикажете ездить?
– Там увидим.
Барин вскочил, уселся и закричал:
– Ну, пошел живо на Сергиевскую.
Рощин снял шапку, торопливо перекрестился, дернул вожжами, и в тот же момент пушечный гулкий удар раскатился над городом.
«Двенадцать, – подумал Рощин, – только бы сидел, да ездил, а пятерку я выстребую».
Седок был человек молодой, здоровый, с высоким лбом, безусый, с серыми, близорукими, часто мигающими глазами.
На Сергиевской остановились чуть-чуть; барин подбежал к швейцару и спросил что-то, на что, высокомерно дернув вверх головой, швейцар сказал:
– Никак нет-с. Выехали.
– А куда?
– Это нам неизвестно.
– Но, поймите же… – начал седок и вдруг, как бы спохватившись, отошел, вытирая платком лоб.
«Нет, поездишь», – подумал Рощин.
Седок стоял на тротуаре, опустив голову, затем сел.
– Невский, угол Морской, – сказал он в раздумьи и тотчас же крикнул: – Нет-нет, пошел на Лиговку, да живее, смотри, номер двести тридцатый!
«Эка хватил», – подумал Рощин, послушно завернул и помчался. Отстоявшаяся лошадь бежала бойко, но по часам торопиться невыгодно, и Степан пустил ее коночным шагом.
– Извозчик, живее! – крикнул за спиною Рощина барин.
Рощин прибавил рыси. Через полчаса подъехали к месту, барин, соскочив на ходу, скрылся в подъезде и вышел минут через десять сердитый, злым голосом говоря:
– Гороховая, 16.
С Гороховой же заехали еще неподалеку – на Офицерскую, Вознесенский, и везде барин проводил времени пять – десять минут, выходя все более усталый и бледный, и уже не торопил Рощина, а спокойно говорил:
– Извозчик, поезжай теперь туда и туда.
К трем остановились у Английской набережной, и седок не выходил с полчаса. Кроме Рощина, у подъезда стояли еще извозчики, один знакомый, Сидоров. Сидоров спросил:
– Кого возишь?
– А кто знает, сел по часам, рубль за час.
– Давно?
– Трешку наездил.
– А не удерет? – зевнул Сидоров. – Намедни возил я одного шарлатана, бродягу, да у Пяти Углов его и след простыл, из магазина выскочил, я и не видал, когда.
– Ну, – сказал Рощин, – видать, ведь… – Прибавил: – А черт его знает.
Поддаваясь невольному беспокойству, он стал смотреть на ворота, не выйдет ли седок в ворота с целью удрать, но в этот момент он вышел из подъезда и, по рассеянности, стал садиться на другого извозчика.
– Сюда, сюда, барин! – крикнул Рощин. – Куда ехать?
– Куда ехать, – повторил седок.
Рощин передернул плечами и усмехнулся: чудной барин.
– Ты поезжай шагом, – торопливо заговорил седок, – тихонько поезжай, я тебе скажу.
– Слушаюсь, – лениво и уже с оттенком пренебрежения ответил Рощин.
Он проехал три фонарных столба, думая: «А кого посадил? Попросить бы расчету, да в сторону, вдруг удерет? Лошадь запылилась и самому чаю охота». Но, подумав так, вспомнил, что два целковых еще взять хорошо. Было в унылом лице седока, в нерешительных движениях его и в голосе что-то возбуждающее сомнение. Много таких есть, ездят, а за деньгами потом на другой день просят приехать.
– Что же теперь будет? – тихо, говоря, по-видимому, сам с собой, неожиданно сказал седок. – Да… – прибавил он и замолчал.
Рощин подозрительно оглянулся.
– Это насчет чего? – спросил он. – Адрес изволите?
Седок не ответил, он вдруг выскочил из коляски и бросился стремглав к тротуару. Рощин замер от удивления, барин же остановил какую-то барышню из молодых, стал трясти ей руку и заговорил, а она поспешно отошла от него, вскрикнув, тяжело дыша и блестя глазами. Рощин подъехал шажком ближе, но уже ничего не услышал, разговор кончился. Барышня, не оглядываясь, поспешно шла вперед, а седок, махнув рукой, остался стоять. Наконец, повернулся он к Рощину разгоревшимся лицом и стал улыбаться, смотря прямо извозчику в глаза так, как слепые улыбаются наугад, – в какую попало сторону.
«То ли пьян, то ли как не в своем уме», – подумал Рощин и, закряхтев, сказал:
– Ехать изволите?
– Да, – стремительно ответил барин, сел и, поворочавшись беспокойно, сказал:
– Ты вот что… да… на Караванную. Ты не торопись.
«Этот конец доеду, – подумал Рощин. – Рубля четыре вымотаю. Удерет он, сердце у меня за него болит. За деньги свои вроде как он заездился. Пущай пока что».
Лошадь трусила мелко, понурясь, Рощин вздремнул. За спиной было тихо, седок больше не проронил ни слова, только на углу Невского сказал: