Тут выглянул месяц и провел своими серебристыми волосами по зеркалу бадьского ручья.
Ветер взвыл от удивления: он подул с гор, желая пригладить воду, но вместо этого лишь взъерошил ее! Ивняк, осока и орешник, вздрагивая, склоняли головы и насмешливо перешептывались меж собой: «Эге, а Бадь-то в гору повернул!»
1881
КОНИ НЕСЧАСТНОГО ЯНОША ГЕЙИ
Перевод О. Громова
Сначала Янош украшает покрытую золотистой шерстью шею Бокроша, вплетая ему в гриву сухие кукурузные листья, потом заплетает в косички черную, как смоль, гриву Тюндера, а там очередь доходит и до двух других коней.
Четверка умных животных понимает торжественность момента… Вот и бубенчики подвязаны… Совсем как год назад, когда они примчали в этот дом прекрасную вдову мельника, Клару Вер… И кони горделиво запрокидывают головы, будто они по меньшей мере верховые скакуны вице-губернатора…
Впрочем, принадлежи они хоть самому наместнику, где их кормили бы с золотой решетки розовыми лепестками, а поили из серебряных ведер святой водой Гозонского источника, — и тогда не видать бы им такого житья, как в заботливых руках Яноша Гейи.
Он сам вырастил всю четверку, на его глазах превратились кони в красавцев рысаков. Он поистине выпестовал их: с ревнивой любовью расчесывал им гривы, тщательно промывал для них овес, да еще просеивал его, прежде чем засыпать в торбу. Собираясь дать коням сено или отаву, Янош выбрасывал из торбы все, что могло прийтись им не по вкусу. Зимой он укрывал их теплыми попонами, летом часто купал в реке, а когда его любимцы были еще жеребятами, даже целовал их.
Теперь он их больше не целует, — с тех самых пор, как в доме появилась его молодушка. Видно, женщина эта, давняя его возлюбленная, после того как принадлежала другому, стала для Яноша вдвое желанней. Да, Янош не целует больше своих коней, но тем не менее и сейчас души не чает в четверке и не отдал бы ее даже за шестнадцать чолтойских или бодокских табунов.
А много ли есть такого на свете, что может сравниться со славою и гордостью Чолто и Бодока!
В девяти комитатах их кони известны, в пятидесяти двух рассказывают об удивительных их статях, о тонких ногах, могучих бедрах и великолепных шеях.
Где бы ни жил знатный вельможа, подбирать для себя четверку добрых рысаков он непременно будет в Чолто или в Бодоке, у тамошних крестьян. А уж там как повезет… Вот старый Пал Чиллом, например, так прямо и заявил беледскому графу, когда тот задумал жениться, что до весны со свадьбой придется подождать, потому что его, Чиллома, жеребчик слишком молод, да и у Яноша Пери тоже не подрос еще для упряжки… А подобных лошадей не сыскать нигде в мире…
Теперь-то, конечно, и они не в диковинку. Янош Гейи познал искусство их выращивать. Он так выходил свою четверку, что, когда она проносится через Чолто и Бодок, все выбегают из домов и, бледнея от зависти, смотрят на это чудо…
Заплел Янош коням гривы и стал надевать на них сбрую. Одна вожжа до того запуталась, что он с трудом ее развязал. Четыре горячих жеребца нетерпеливо били хвостами и перебирали красивыми стройными ногами.
Дверь в конюшню была приоткрыта; в ней показалась прелестная румяная молодка. Яноша она не заметила, да его и вправду не видно было за шеей коня Раро и кормушкой с сеном.
Янош тоже не обратил внимания, как она вошла. Вдруг он услышал ее шепот, раздавшийся совсем рядом… отрывистые слова, смысл которых он почти не уловил. Интересно, с кем это она разговаривает?
— Скажи ему, что я тоже поеду на свадьбу. Ну, а потом… Еще сама не знаю, как все получится…
Янош отчетливо слышал — говорила Клара. Отвечал же ей чей-то надтреснутый скрипучий голос, то и дело прерываемый надсадным кашлем, так что слов понять было невозможно. Однако ответный шепот Клары Янош разобрал:
— На груди у меня будут приколоты два цветка мальвы. Пусть он придет туда… к ямам, где вымачивают коноплю.
Янош выпустил из рук поводья Раро. Громко звякнули о дощатый настил пола нанизанные на поводья колечки, но Янош ничего этого не расслышал. Он слушал другое.
— Если я оброню по дороге красную мальву — пусть остается у себя, если белую — пусть приходит.
Янош Гейи кое-как взнуздал четвертую лошадь. Сердце его сжималось, руки не слушались, — все получалось шиворот-навыворот. Мрачное подозрение тяжелым камнем легло ему на душу. Было время, когда и для него так же вкрадчиво звучал этот голос!
Э-эх, чепуха! Ему ли пугаться слов — бесплотных, пустых призраков! И покорно отдать себя во власть черного подозрения?
Он спокойно вывел во двор взнузданных коней, чтобы напоить их. Клара провожала до ворот какую-то сгорбленную старуху.
— Что это за старая карга? — весело спросил жену молодой хозяин.
— Бабка Вёнеки, с Церковной улицы.
— Что понадобилось от тебя этой ведьме?
— Бедняжка попросила у меня немного дрожжей.
— Гм! Так ее милость собирается печь хлеб?.. А теперь поторопись, Клара, собирайся! Мы сейчас выезжаем.
Легкая тележка, уже вывезенная из-под навеса и смазанная, стояла во дворе. Минута — и в нее были впряжены кони. Хозяева уселись. Янош щелкнул кнутом над спинами четырех огневых коней, и они, с раздувающимися ноздрями, храпя и свистя, танцующей иноходью выбежали со двора.
Янош оглядел своих коней, увидел четыре лошадиные морды, то клонившиеся книзу, то гордо запрокинутые кверху, сверкающие медные колечки на сбруе, подпрыгивающие кисточки на крутых конских боках, увидел, как вспыхивают на солнце стальные подковы, словно готовые поджечь саму матушку-землю, — и душа его переполнилась радостью.
Как хорошо, что он никому не уступил своих коней, хоть и многие просили его об этом. Совсем недавно Бодок и Чолто предлагали за них четыре тысячи серебром, намереваясь тут же, на границе комитата, убить их, чтобы сгинуло даже самое семя этой редкостной породы.
Внезапно взгляд Яноша Гейи оторвался от лошадей и упал на красивое, разрумянившееся лицо жены, на ее белую как снег грудь и две приколотые мальвы — красную и белую.
Она сказала… Да, она сказала именно так. Со свистом опустил он кнут, и еще быстрее понеслась знаменитая четверка. Красавица Клара, словно козырьком, прикрыла розовой ручкой свои прекрасные, но лживые глаза и мечтательно глядела вдаль. Она тоже стремилась вперед.
— Я и думать не смела, Янош, что ты возьмешь меня с собой. Ты ведь так неохотно это делаешь!.. Злым языкам еще не наскучило судачить на мой счет… Да и…
Клара Вер выждала, не заговорит ли муж, не спросит ли о чем… Но он молча смотрел по сторонам, на проносившиеся мимо луга, на приближающиеся ямы, где обычно вымачивали коноплю и зеленоватая вода которых поблескивала, словно чьи-то огромные насмешливые и презрительные глаза. Взгляд его убегал еще дальше — туда, к обрывистым горным ущельям, напоминавшим вместительные открытые гробы.
— А потом я подумала, что раз уж ты собрался поехать на завтрашнюю ярмарку, то, верно, отправишься туда прямо со свадьбы, от Чилломов.
Но и тут ничего не ответил Янош Гейи. Пусть еще яснее раскроются козни этой женщины!
— Ой, и набалованный же ты у меня, дружочек! Даже разговаривать не хочешь. Может, скажешь все-таки, как оно будет? У Чилломов ли меня оставишь или с собой возьмешь?
— Оставлю у них, — хмуро ответил Янош. — Все равно свадьба три дня продлится.
Они приблизились к ямам, где вымачивали коноплю. По проселочной дороге прогуливался Шандор Чипке в расшитом тюльпанами сюре и нарядной шляпе. Он прикинулся, будто случайно обернулся на стук телеги, хотя по земле гул идет, когда скачут знаменитые кони Яноша Гейи.
Но до коней ли сейчас Яношу!.. Испытующим взором впивается он в лицо жены. Вы только посмотрите, как горят ее глаза, как томно скользят они по стройной фигуре парня, какой долгий, ласковый взгляд бросает она ему украдкой!
И… Ой, уронила, нет больше белой мальвы на ее груди! Рука Яноша все слабей и слабей натягивает поводья… Как вихрь, что гонит по небу облака, стремительно мчатся рысаки Яноша Гейи. Это уж больше и не кони: в безумной скачке они как бы слились в одно черное крыло, которое летит… летит… Даже не крыло, а будто сама разъяренная смерть!