— Предположим, понял. И я очень доволен, что ты теперь проживаешь как раз взятые у лисицы годы. Но смотри мне, Леопольд, будь начеку и не забывай, что ты министр, приехавший навестить меня — причем как раз в то время, как я отлучился встречать гостей.
— Ох, конечно, не забуду. Это мне на всю жизнь памятно будет.
— За обедом ты сидишь от меня по правую руку.
— И на который час ты заказал обед?
— На четыре. Со станции я отвезу гостей прямо в лес, а пока мы еще не заберемся далеко, Штириверский, который должен проследить, как будут выпускать зайцев, верхом подлетит ко мне докладывать, что ты прибыл. Все должно быть точно, как условленно.
Кожибровский собрался в путь, четверка его пегих лошадей уже нетерпеливо била копытами у подъезда. В экипаж Кожибровский велел положить два хороших ружья. Выйдя из дома, он оглядел двор, где среди хозяйственных построек в художественном беспорядке стояли машины, а кое-где и элегантные экипажи, словно забытые тут случайно. В кухне хлопотал со своими помощниками выписанный из Пешта повар, вынимая разнообразные деликатесы из прибывших вместе с ним ящиков, где чего только не было: откормленные гуси, огурцы, дыни, спинка упитанного барашка, различные рыбы, кетовая икра и еще черт знает какие яства.
Служанка, стоя на пороге кухни, ломала руки: «О господи Иисусе, да что же здесь нынче будет?»
Вдоль террасы сидели деревенские красавицы, они хохотали и заигрывали с парнями.
Завидев графа, молодой словак приподнял шляпу.
— А с нами что будет, ваша милость, господин граф?
— Все вы, друзья мои, честь честью получите свою поденную плату, так что ешьте, пейте да ведите себя прилично! Вот все, что от вас требуется. Когда же я вернусь, вы ступайте себе, кто в сад, кто во двор, и делайте вид, будто заняты работой. Может случиться, что я позову вас и попрошу сплясать, ну так вы и спляшите. Потому что я, видите ли, хочу показать иноземному вельможе, как живут и веселятся на земле венгерской. Вот и все! А вы сколько просите за это поденных? Господин нотариус еще с вами не срядился?
— Ничего он не говорил, только велел прибыть сюда. Крестьяне стали переглядываться, наконец самый старший из них сказал:
— У нас вот какой вопрос имеется, ваше превосходительство… на сколько дней мы вам надобны?
— Смешно! На один-два часа сегодня после обеда. Как только уедет чужестранец, вы тоже можете идти восвояси.
Крестьянин почесал затылок. Ему не по вкусу пришлось, что работы здесь только на один день.
— Ну, в Америке, — расстроено процедил он сквозь зубы, — по два талера в день платят, больше четырех форинтов то есть.
Кожибровский сдвинул брови.
— Ну, ну, мы ведь не в Америке, и ты мне с Америкой не лезь. Да и потом какая же это работа?
— То-то и оно, — не сдавался народный трибун, — будь это порядочная работа, я бы и слова не сказал. Но мы к такому не привыкшие.
— Ах вы, ненасытные словаки! — злобно вырвалось у Кожибровского. — Эй, Баптиста, выйди-ка да пристрели парочку из них!
Тут девушки и молодухи испуганно закудахтали, а мужчинам пришлось заиграть отступление.
— Вы, пожалуйста, не слушайте его, ваше сиятельство, он выпимши! Что ваша милость даст нам, за то и благодарствуем.
— Женщины получат по три кроны, а мужчины — по две — вынес Кожибровский решение.
Но это опять вызвало ропот.
— Как же так, позвольте спросить? Где это видано, чтобы баба больше мужика получала?
— Это потому, что бабы красивее мужиков, — ответил Кожибровский.
Все вышло так, как Кожибровский задумал. Поезд прибыл точно, и из купе первого класса показался прусский барон, а из-за его спины выглянула дама чарующей красоты.
— Моя племянница, вдова Врадитц, — поспешил представить ее барон.
Кожибровский уже слыхал о красавице вдове, чей муж был русским атташе. Два года назад в обществе каких-то высокопоставленных лиц он уехал охотиться на австралийские острова, где попал в руки туземцев, которые, поскольку он был в теле, в буквальном смысле слова съели его.
Кожибровский поклонился. У него потемнело в глазах — так хороша собой была эта женщина.
— Я счастлив приветствовать вас, — произнес он. Когда же секретарь Ханк стал сбрасывать бесчисленные картонки, коробки и чемоданы, Кожибровский не удержался от легкого укора в адрес барона: — Вот видите, милый мой, какой вы! Ну как нашлось в вашем сердце столько жестокости, чтобы не известить меня о такой великой радости.
— Да я и сам был удивлен, когда моя племянница, явившись к отходу поезда, объявила, что хочет ехать со мной.
— Да, но я прикатил за вами в легкой коляске.
— Не беда. В тесноте, да не в обиде.
— Я того же мнения, но не окажутся ли картонки для шляп и чемоданы взыскательнее нас? Кроме того, мне следовало позаботиться о достойном обществе для вашей спутницы. Что я, нелюдимый медведь, могу предложить даме в здешних условиях?
— Предложите мне руку, только и всего! — воскликнула с мягкой улыбкой прелестная вдовушка.
Кожибровский живо принял протянутую ему руку и поцеловал ее в том месте, где сходились линии узора на перчатке.
— И все же, любезный барон, вы допустили оплошность…
— Хорошо же вы меня встречаете, нечего сказать! — прервала его гостья, глазами провожая свои картонки, и тут же, сложив с мольбой маленькие руки, игриво запричитала: — Пощадите, пощадите меня, не дайте погибнуть от голода и жажды здесь, на дороге.
Кожибровский засмеялся, оценив шутку очаровательной вдовушки.
— Ну, что вы, могу ли я допустить… И все же я сержусь. Помилуйте, в кои-то веки выпало на мою долю счастье — ваш приезд, но я и тут не могу принять вас как должно! — Он с укоризной взглянул на барона. — И это — ваша оплошность.
— О, вот такие речи мне больше по вкусу, — заметила молодая женщина.
— Ну, ничего, как-нибудь образуется, — заключил Кожибровский и, перейдя на венгерский, стал совещаться с кучером. Тот собрал чемоданы и баулы и привязал их к задку коляски, остальные вещи сложил горой на козлах.
Кожибровский меж тем помог фрау Врадитц устроиться на заднем сиденье и усадил рядом с ней старого барона, полной грудью вдыхавшего целительный лесной воздух.
— Вы же, любезный господин Ханк, попробуйте примоститься тут, на откидном сиденье; правда, это местечко рассчитано на малых детей, но ведь и сам кайзер не может дать больше того, что имеет.
— А вы как же?
— Я бы подсел к кучеру, но там багаж.
— Следовательно?
— Следовательно, я сяду на другое место.
Кучер выпряг переднюю пару лошадей и одну лошадь поставил сбоку от оглобель, пристяжной к задней паре.
— А что будет с четвертой лошадью? — спросил барон.
— На нее сяду я, — сказал Кожибровский.
Сказано — сделано.
— Господь с вами! — испуганно воскликнула фрау Врадитц. — Ведь она не оседлана!
— О, будь она еще оседлана! — самоуверенно усмехнулся Кожибровский и поскакал рядом с коляской.
Тройка молнией неслась по великолепной дороге знатного владения, «славного доброй водицей и добрыми камнями», Кожибровский же средневековым рыцарем восседал на лошади, будто на ней и родился. Оно, впрочем, и не удивительно: вырос он в Кечкемете (его отец — офицер и похоронен был в этом славном алфёльдском городке) и все свое детство провел в играх и сражениях с тамошними скифскими отпрысками, вместе с ними научился и ездить без седла. По пути Кожибровский развлекал приезжую даму всевозможными историями. Этот замок того-то и того-то, здесь вот была такая-то битва, а вон там произошло то-то; в этих краях и вправду много чего происходило… Вот по левую руку хмуро стоят руины замка, а чуть подальше — огромный пень: когда дерево это срубили, из ствола его высыпался целый котелок золотых монет времен Матяша.