— Просим, просим, продолжайте!
— На другой день Клеопатра снова назначила рыбную ловлю, чтобы продолжить состязание с Антонием. Антонин высокомерно улыбнулся: «Напрасно изощряешься, прекрасная царица, боги держат мою сторону!» С этими словами он самоуверенно закинул удочку. Не прошло и минуты, как он почувствовал, что клюнуло. Величавым жестом вытянул он леску. «Гляди же, Клеопатра, прекрасная царица!» Клеопатра и вместе с ней восхваляющие победителя придворные уставились на крючок счастливца, а на крючке-то… что бы вы думали?..
— Что, что же? — Слушатели затаили дыхание.
— На крючке была дохлая селедка, — закончила фрау Врадитц.
— Ха-ха-ха! Как же это могло случиться?
— А так, что в первый день Антоний послал в море водолазов, чтобы те подвешивали на его крючок заблаговременно пойманных рыб, но на другой день Клеопатра решила отплатит ему той же монетой: она подкупила одного из водолазов, чтобы тот надел на крючок Антония селедку, — продолжала фрау Врадитц.
— Прелестно, великолепно! — аплодировали гости рассказчице.
— И поучительно, — заключила она, — ибо Антоний стал посмешищем и показал себя мошенником, так что стал недостойным уважения и руки Клеопатры.
— Вы доставили всем нам истинное удовольствие, — учтиво сказал судья и протянул фрау Врадитц медвежий зуб, она же с свой черед передала зуб Кожибровскому.
— Разрешите, дорогой граф, рассчитаться с вами.
— Что же, со мною вы рассчитались, — ответил Кожибровский печально. — Но мне хотелось бы получить ответ еще на один вопрос…
Фрау Врадитц вопросительно взглянула на него.
— Любила ли еще Клеопатра Антония, когда давала ему этот горький урок?
В этот миг к фрау Врадитц подошел хозяин дома и подал ей руку, чтобы вести к столу.
Молодая женщина обернулась к Кожибровскому, улыбнулась томно и загадочно, потом кокетливо пожала плечами: — Возможно.
1904
ВСЕ-ТАКИ КИСЛИЧ ТАЛАНТ
Перевод И. Миронец
С тех пор, как Михай Мункачи * стал знаменит, в каждом уголке страны нет-нет да и всплывет какой-нибудь малюющий гений. В нашем городе таким оказался один из Кислицей, Йошка, сын агента по продаже вин Пала Кисла. В городе было несколько Кислицей: один пекарь, один регистратор недвижимого имущества, но самым крикливым, самым заносчивым был агент по продаже вин. Представляясь незнакомым лицам: «Пал Кислич», — он никогда не забывал добавить: «Настоящий Кисла».
Я, тогда еще мальчик, подметил, что при этих словах Пал Кислич неизменно ударял себя в грудь. Я подсознательно чувствовал, что это не шуточки. Настоящий Кислич! В звучании этих слов было нечто внушительное. Я даже спросил как-то хозяина, у которого столовался:
— А есть и ненастоящие Кисличи?
— Конечно, нет! — ответил тот с улыбкой. — В точности так же, как нет на свете ненастоящих майских жуков.
— Тогда зачем он говорит?
— Потому что он тщеславный осел. Кисличи, конечно, дворяне, но он хочет непременно подчеркнуть это и устно и письменно, а так как «ипсилон» на конце фамилии прилепить было некуда *, он ткнул его в середку первого слога, на место обыкновенного «и».
Впрочем, Кисличи эти едва сводили концы с концами; у Пала поначалу дела еще шли неплохо, но с тех пор, как на нас напала филлоксера, все способы и приемы виноторговли изменились, и Кислич обеднел, ибо что толку, что он настоящий Кислич, если имевшиеся в продаже вина ненастоящие.
Он хотел послать сына, как раз окончившего школу в родном городе, на год-два в Мюнхен, чтобы он подучился там в академии живописи, но теперь это стало невозможным, и тогда господин Пал начал поливать грязью городские власти.
— Что и говорить, великий это грех — допустить, чтобы такой талант погиб. Долго ли магистрату проголосовать и выделить для Йошки на какие-то два года ежемесячно по сто форинтов? Эх, если б сидели там настоящие сенаторы, способные умом своим постичь истинную цену искусства! Способные подняться на известную высоту и воспитать для своего города великого мужа, памятник которого в грядущем красовался бы на площади перед зданием сберегательной кассы. Да полюбоваться на этот памятник съезжались бы чужеземцы со всех краев и, сняв шляпы, вспоминали бы имена тех славных сенаторов, которые некогда помогли Йожефу Кисличу встать на стезю искусства… Но нашим сенаторам все это ни к чему. Сборище мелких душонок, вот и все. Только и умеют, что в карты играть да рыгать.
Кислич-младший на самом деле неплохо орудовал кистью. Так, он сделал вывеску почтенному Ференцу Шошу, колбаснику, и нарисовал на ней такую грудинку, что любо было глядеть. Грудинку эту и бургомистр Зомбори нашел столь совершенной, что наконец сдался и созвал на совещание кое-кого из состоятельных горожан, чтобы решить, посылать ли Кислича-младшего в Мюнхен, и если да, то на каких условиях.
На этот шаг, кроме грудинки, бургомистра подтолкнуло еще одно обстоятельство: будучи вдовцом и родителем нескольких маленьких девочек, он хотел получить в гувернантки Анну Кислич, дочь Пала Кисла. Барышня Анна была, между прочим, прелестнейшим созданием, какое и самому Рафаэлю нарисовать было бы не под силу. А поскольку барышня Анна сама просила бургомистра сделать что-нибудь для ее младшего брата и при этом лукаво ему улыбалась, господин Зомбори (он был еще мужчина в соку) в своем покровительстве изящным искусствам тотчас же поднялся на такую высоту, что вполне подошел бы на пост бургомистра Венеции.
При таких обстоятельствах было созвано совещание, в котором приняли участие директор сберегательной кассы Дёрдь Кожехуба, барон Кирш, полковник в отставке и владелец крупных поместий, любимый и всеми почитаемый парламентский депутат от города, его превосходительство Махай Ходайи, сенаторы Маркович и Болдани, преподобный каноник Йожеф Корца, доктор Эмиль Сюч, адвокат, владелец кирпичного завода Матяш Шихта, крупный арендатор Леринц Фильтц и др., всего двадцать человек.
Заняв председательское кресло, бургомистр красноречиво изложил цель, с которой созвал здесь лучших сынов города. Он намерен представить на рассмотрение глубокоуважаемых присутствующих сограждан, коих объединяет не имущественное положение или титул, а духовное величие, некий весьма приятный план. А план этот заключается в том, что их городок должен, наконец, выступить из мрака неизвестности, дабы славиться в грядущих веках не только отличными фляжками (которые изготовляет почтенный Миклош Перец в церковном ряду), но и тем, что он шагает впереди прочих в деле покровительства художникам. Благодаря этому город их привлечет к себе симпатии. А симпатии доставят городу источники доходов: железнодорожную инспекцию, строительство казармы, государственное садоводство и немало иных, такого же рода, лакомых кусочков из кухни нации.
— Что говорить, — продолжал бургомистр, — arcanum[35] этот не нов. Покровительствовать художествам? Но где они, эти художества? Какое такое художество имеется у нас здесь, кроме того, что мясник Ретки умеет одним махом выкроить из барана кисет, так, что вместо бахромы его украшают сохранившиеся при выделке все четыре ноги животного? Конечно, все мы дивимся этому и отдаем умельцу должную дань, по все же не это принято называть художеством — увы, господа, всем вам известно, как глуп род людской! Ну да что уж тут поделаешь. Нет художества, значит, надо создать его. Однако для этого нужны художники, так же, как и шерсть можно получить, только вырастив сперва овец. Все это так, но где взять этих овец, вернее сказать, художников? Вот ради этого-то, я и осмелился собрать вас, ибо в настоящее время в нашем городе выявился такой талант, который, возможно, в один прекрасный день станет мировой знаменитостью: это Йожеф Кислич, с самого детства обративший на себя всеобщее внимание как восходящая звезда на небосклоне живописи. Так ухватимся же, господа, за представившуюся нам благодатную возможность! Вы только взгляните на эту грудинку, что изображена на вывеске у Ференца Шоша а затем судите сами. Мое предложение состоит в том, чтобы послать молодого Кисла в Мюнхен для усовершенствования таланта. При этом каждый из нас обязуется в течение двух лет оказывать ему помощь в размере пяти форинтов ежемесячно что составит, поскольку нас здесь двадцать человек, сто форинтов в месяц.