На берегу Калап вдруг остановился и, вынув из-под плаща привезенные им пистолеты, протянул их своему врагу для выбора.
Карци наугад прикоснулся к одному из них и кисло заметил:
— Без свидетелей я не стану стрелять, не хочу сгнить в тюрьме за убийство.
— Ах, ты не будешь стрелять? — в бешенстве заорал Калап. — Ну, как хочешь! Но я, клянусь тебе, я буду стрелять и ухлопаю тебя, как трусливого зайца.
Карци понимал, что умнее всего было бы броситься сейчас на беснующегося человека, вырвать у него из рук пистолет и вместе со своим бросить в волны Римы; но в ярости Калапа было что-то справедливое, законное, и это парализовало силы Карци, лишило его твердости.
— Ну, что ж, — тихо произнес он. — Давайте кончать поскорее.
Вдруг Калап хлопнул себя по лбу и живо сказал:
— Подождите, вы, действительно, правы. Тому, кто останется в живых, придется возиться с трупом. Надо что-то придумать. Я предлагаю вот что: станем оба на этот узкий мостик — кто упадет, будет унесен водой и не причинит другому никаких неприятностей. Река — верный хранитель тайн.
Карци раздумывал не больше мгновенья.
— Согласен, — быстро сказал он. — Кто стреляет первым?
— Стреляем оба сразу:
— То есть как это?
— Сейчас объясню. Слышите, петухи полночные кукарекают на селе?
— Да, но они как раз сейчас умолкли.
— Не беда, вот-вот опять услышим. Значит, стреляем по первому петушиному крику. Займите позицию!
— А кто гарантирует, что один из нас не воспользуется положением и не выстрелит без сигнала?
— Наша собственная честь, господин Карци. Господь смотрит на нас, он все видит.
— Довольно!.. Я занимаю позицию.
Узкий пешеходный мостик без перил стал полем боя. Оба врага отмерили восемь шагов, осторожно ступая по сбитым вместе доскам, перейти по которым и днем-то было рискованным предприятием, затем взвели курки, нацелили пистолеты друг в друга и в такой позе застыли.
Ожидание длилось недолго, но было томительно и жутко. Среди мелких облаков то и дело показывался месяц, как будто играл в прятки со звездами; в ивняке возникал таинственный шум, словно это дышала сама спящая природа, ночную тишину нарушали лишь волны, плещущие о столбики пешеходного мостика…
…Резкий петушиный крик пронзил воздух, вслед за ним раздались два пистолетных выстрела, и два человеческих тела упали в волны. Луна поспешно укрылась за облачным своим покрывалом. Один человек, преодолев волны, выбрался на берег, второго тихо унесла река — река, верно хранящая тайны. На берег выбрался Калап. Словно окаменев, стоял он у самой воды, а глаза его были неотрывно прикованы к черной точке, которая все уменьшалась, уменьшалась и вот уже казалась лишь чернильным пятном на отливающей серебром ленте реки. Что это было? Конечно, голова убитого, временами появлявшаяся над волнами. Калап бросился было бежать за черной точкой по берегу, но ноги отказались ему служить. Месть гнев, ревность, бушевавшие ранее в его душе, вдруг превратились в ничто, он о них и не вспомнил, словно никогда не испытывал.
— Что я наделал? Зачем?!
Лишь мрачная тишина была ответом на вопрос, обращенный им к собственной душе; ивняк продолжал таинственно шуметь, казалось, ветви шептались о загадочной тайне, волны теперь уже злобно ударялись о мостки, словно с плеском повторяя: «Убийца! Убийца!»
Тихо… Калап начал дрожать; со стесненным сердцем ждал он, пока на горизонте окончательно не исчезнет плывущая вниз черная точка: быть может, тогда станет легче. Но он ошибался. Черная точка навсегда осталась с ним: она как будто отпечаталась в его душе, и с тех пор он обречен был никогда не расставаться с этой ужасной фотографией.
VIII
Голос с того света
Событие, описанное в предыдущей главе, произошло давно, так давно, что, быть может, его и вообще-то не было. Когда-то, правда, внезапное исчезновение молодого управляющего имением дало повод для множества слухов и кривотолков. Каждый объяснял событие по-своему, особенно долго сплетничали в округе языкатые старухи: куда он мог деться да что с ним случилось, убили его или он сам на себя руки наложил; да, может, он в Америку удрал и т. д. А через несколько месяцев из Римы выловили совершенно разложившийся, ставший неузнаваемым труп. Общественное мнение было вполне удовлетворено: разумеется, утопленник — бедняга Карци. Правда, суд официально констатировал, что тело не может принадлежать Карци, ибо у того были волосы черные, а у этого соломенные, кроме того, Карци был высок ростом, а этот совсем коротышка; но в конце концов что в этом понимает суд! Пусть-ка господин исправник подержит два месяца под водой свою высокочтимую голову и благородные кости — вот тогда и посмотрим, как изменится его достойная персона! Бадогский полевой сторож вспоминал, что в вечер свадьбы, эдак около полуночи, двое неизвестных господского обличья прошли мимо его сторожки, а немного погодя со стороны Римы послышалось два пистолетных выстрела; но ведь бадогский сторож пьяница, и, с тех пор как двадцать лет отслужил императору — чем он весьма гордится, — в нем так крепко утвердились солдатские нравы, что ни единому его слову верить нельзя. А соседский ночной сторож прямо небом и землей клялся, что в ту ночь проследовало через их деревню мокрое привидение, вода струилась с него, будто с навеса, и оно оставляло на пыльной дороге кружевные следы; сначала — так рассказывал сторож — хотел было он наброситься на привидение, а потом подумал, что ловля призраков не входит в его обязанности, за выполнение которых он получает жалованье натурой; поэтому он зажмурил покрепче глаза, осенил себя крестным знамением и не стал мешать бедняге следовать своим путем.
Как мы уже упоминали, Карци был вдовцом. Его жена, с которой он прожил чуть более года, распростилась с жизнью в тот самый момент, когда дала новую жизнь маленькому Миклошу. Миклошке стукнуло два годика, и он уже очень чисто выговаривал слово «папа» (в слове «мама» у бедняжки не было надобности), когда его отец вдруг исчез. Добрые люди, которых в прошлом веке было еще полным-полно, заботились о круглом сиротинушке, пока в один прекрасный день не явился из Северной Венгрии человек, по виду чиновник; он назвался родственником Карци и увез ребенка с собой.
Вот и все, что знали люди о печальном событии, но постепенно, как и все на свете, даже эти смутные подробности сгладились в людской памяти. Факты, попавшие в лапы времени, похожи на крашеную материю, которая постепенно линяет.
И лишь в душе у Калапа ужасная картина навеки осталась новехонькой.
Но уж если он стал пленником этого видения, если гнетет оно его душу, пробуждает от снов, если бьет по лицу, когда ему хотелось бы радостно улыбнуться, подмешивает полынь в питье и яд в еду, отгоняет прочь благотворное забвенье, то пусть, по крайней мере, никто об этом не знает. Лишь бы никогда не проговорилась река — хранительница тайны…
И вдруг, спустя десятилетия, река заговорила… Мартон Фогтеи писал в письме:
«Милостивый государь! В ночь кендерешской свадьбы два человека с наведенными друг на друга пистолетами стояли на бадогском пешеходном мостике. Судьба этих людей известна лишь нам двоим. А ежели так, то зачем об этом распространяться? Sapienti pauca![69] Вас, милостивый государь, вероятно, не очень интересует это дело? Случилось оно давно, с тех пор, разумеется, и позабыть о нем было можно. Охотно верю, но вот у документов фатально долгая память! Впрочем, что я болтаю попусту, будто в претензии на Вас из-за полученного отказа? Первая мысль не всегда самая лучшая, следовательно, я уверен, Вы от нее откажетесь и охотно примете в зятья депутата парламента. Дата и т. д.»
Вот что содержалось в письме стряпчего… Тень умершего отца поднялась со дна реки, чтобы оттащить сына в тот момент, когда он потянулся к девушке…