— Что слушать? Как она истолковывает? А когда начнется самый этот Евгений Онегин?
— Уже начинается.
— А это что показывают?
— Оркестр.
— А почему там так много пустых стульев? У музыкантов грипп? Как скучно! Может быть, перекинемся на вторую программу? Вдруг там «Спокойной ночи, малыши»? А то здесь все равно ничего не видно, а только немножко слышно.
— Молчи. Сейчас все увидим. Вот уже видно.
— Это на даче? А чего они делают?
— Варят варенье.
— Какое?
— Вишневое.
— С косточками?
— Без.
— А косточки?
— Вынули шпильками.
— И выбросили?
— Да.
— В оркестр?
— Молчи. Не мешай.
— А еще что они делают?
— Поют.
— Про львов?
— При чем здесь львы! Поют совсем про другое.
— Нет, про львов. «Слыхали львы, слыхали львы». Деда!
— Что?
— А львы слыхали?
— Не имею понятия.
— А если слыхали, что тогда? Они сюда не придут?
— Кто?
— Львы.
— Не придут. Здесь не цирк.
— А что?
— Опера.
— Львы в оперу не приходят?
— Редко. В самом крайнем случае.
— А что это за две другие женщины пришли?
— Две сестры.
— Как их зовут?
— Толстенькую Оля, а черненькую Таня.
— А третья сестра где?
— Нету. Только две.
— А мама ходила на троих.
— То совсем другое.
— Цирк?
— Нет, драма.
— Кто эти, которые варенье варили?
— Мама и няня.
— Такие молоденькие?
— Каких бог послал. И молчи. Хоть на минутку закрой рот.
— А Ольга богатая?
— Почему ты решила?
— Красиво одета. С оборочками. А Татьяна, наверное, бедная, да, деда?
— Не скажи! Тоже довольно зажиточная.
— Как интересно. Одна беленькая, другая черненькая, одна резвушка, а другая грустненькая. Деда, я видела, как резвушка пробовала пальцем варенье, а та, другая, Татьяна, все время понарошку книжку учила, наверно, арифметику. Смотри, деда, уже пришли народные песни и пляски, давай лучше перекинемся на вторую.
— Подожди, сейчас будет интересно.
— Придет какой-нибудь мужчина?
— Не исключено.
— Пришел! Пришел! Смотри, деда: идет в пелерине. Деда, это кто? Хайкин?
— Здравствуйте! Откуда взяла?
— Объявляли, что будет Хайкин.
— Так дирижировать же, а не по гостям ходить.
— А этого, который пришел, как звать?
— Ленский.
— А я думала, Пушкин. Точно так же одет, как Пушкин.
— Нет, не Пушкин.
— А почему же у него тогда пелеринка?
— Потому что потому, оканчивается на у. И не мешай мне слушать.
— А он хороший?
— Отличный.
— А он кто?
— Поэт.
— Он муж этой резвушки Ольги?
— Пока еще жених.
— А это лучше или хуже?
— Смотря кому.
— Деда, смотри! Еще какой-то с Ленским пришел. Хайкин?
— При чем тут Хайкин? Хайкин — дирижер.
— А этот?
— Помещик.
— Я не понимаю, про чего ты говоришь?
— И не надо тебе понимать.
— А он кто — Пушкин?
— Почему Пушкин?
— В пелеринке. И голова кудрявенькая.
— Нет, не Пушкин.
— А как его зовут?
— Евгений Онегин.
— А вот и нет! Это Арбенин.
— Что за чушь!
— Арбенин, Арбенин! Я его знаю. Он вчера тут по телевизору уже сходил с ума, когда отравил мороженым свою Нинку.
— Да нет. То было совсем другое. То была драма.
— А это?
— Опера.
— Какая?
— «Евгений Онегин».
— А он хороший?
— Так себе. Типичный представитель разочарованного дворянства.
— А Татьяне он хороший?
— Отличный. Лучше не надо. Видишь, она даже с ним пошла гулять подальше от дома.
— А он кто? Поэт, как Ленский?
— Нет.
— Значит, про зайчиков?
— Не понимаю.
— Ну как же, деда! Ленский ведь поэт, значит, пишет стихи, а этот Евгений Онегин — про зайчиков.
— Ничего не понимаю. Про каких зайчиков?
— Ну, про заек.
— Ах, прозаик! Так бы ты сразу и сказала. Нет, он не прозаик.
— А про чего?
— Про ничего. Ты мне уже, моя милая, надоела хуже горькой редьки. Смотри лучше на экран.
— Татьяна уже в него влюбилась?
— Похоже на то.
— Деда, а потом она бросится в воду?
— Ерунду говоришь.
— Нет, не ерунду. Я сама видела. Только тогда она была дочка мельника.
— Ладно тебе болтать. Слава богу, уже антракт.
— А что будет потом?
— Сцена письма.
— Диктовка?
— Еще хуже. Сочинение. Молчи. Начинается.
— Так быстро?
— А чего тянуть кота за хвост. Раз-раз — и готово!
— Что она делает? Легла спать?
— С нянькой разговаривает.
— По-русски?
— Конечно.
— Я чего-то ничего не разбираю. Про чего они разговаривают?
— Преимущественно про любовь. Нянька говорит, что любовь — это одни глупости и что пусть лучше ложится спать.
— А она что?
— Ты же видишь, выпроводила няньку и пишет письмо Евгению Онегину.
— А что поет?
— Разное. Поет, например, «я вам пишу, чего же боле».
— Признается ему?
— Признается. Ну, в чем дело? Чего ты вдруг завертелась, как на сковородке?
— У меня живот заболел!
— Это, наверно, от переживаний.
— Знаешь что, деда?
— Что?
— Мне надо поскорее в туалет.
— Так чего ж ты? Чеши!
— А ты мне потом расскажешь, что было?
— Обязательно.
— Уже, деда.
— Ручки вымыла?
— Вымыла. Ну, что без меня было?
— Ничего, пишет.
— Уже адрес надписывает? А потом побежит бросать в ящик?
— Нет, нянькин внук понесет.
— Прямо к этому Онегину?
— В собственные руки.
— А он прочитает?
— Тут же.
— И что? Не захочет с ней жениться?
— Это мы потом узнаем.
— Как интересно!
— Кончилось. Перерыв.
— Смотри, деда, опять показалась эта с цепочкой, истолковательница. Что она говорит?
— Говорит, что Чайковский терпеть не мог, когда маленькие дети все время ерзают по креслам и портят импортную мебель.
— Это он про меня?
— А про кого же еще?
— А потом что будет?
— Объяснение Онегина с Татьяной.
— Он не захочет с ней жениться?
— Вот уже начинается, и мы сейчас все узнаем. Что ж ты закрыла глаза?
— Я боюсь!
— Чего?
— Что он сейчас придет и не захочет жениться.
— Уже пришел.
— Что он ей поет?
— Поет, чтоб не отпиралась.
— А она отпирается?
— Нет, не отпирается.
— Вот дура! Надо, чтоб отпиралась! А теперь что он ей говорит?
— Говорит, что, в общем, ее не любит.
— А она?
— Сидит как убитая.
— Из ружья?
— Нет, морально.
— Бедненькая. Уже кончилось? Можно открыть глаза?
— Открывай. Занавес.
— А потом что будет?
— Потом, милая моя, будет крепкий, здоровый сон маленькой девочки в своей уютной кроватке.
— Милый, дорогой дедушка! Самый любимый! Не отправляй меня спать! Еще совсем немножко. Я хочу только узнать, что будет потом.
— Будет бал у Лариных.
— У этих двух — у Тани и Оли? И он тоже приедет, этот противный Евгений?
— Обязательно. Тише. Начинается.
— Это бал?
— Самый настоящий. Видишь, танцуют.