Так жутко мчаться по лесной дороге в неизвестную даль, пьянея от ветра и зазывных таежных воев, что рождаются в берлогах и оврагах.
Пахнуло от земли ночным холодом: на глубине аршина под почвой лежит вечный лед, храня останки допотопных мамонтов: из этих ледяных могил доносится до нас голос тысячелетий.
Сулус знает, что в полунощный час слетаются духи с вершин серебряных гор к нам в таежную долину. Надо быть серьезной и молиться белому богу Христу и черным абасылар и разным другим богам. Сулус притихла, прижалась ко мне и бормочет молитву какому то милому демону. «У него золотистые волосы, кудрявые, падающие с темени до плеч». Его отец – солнце, его мать – луна. Они отпустили своего возлюбленного сына в зеленый мир, но люди привязали его к дереву и стрелами изранили его грудь. И потом взялись за руки и плясали вокруг дерева, пока текла по груди его алая кровь.
Алая кровь, как розы вечерния, что недавно погасли за черной тайгой.
«Табтыбын» – шепчет Сулус влюбленными губами. И неизвестно, кого она любит – меня или златокудрого демона, изъязвленного стрелами, страдающего демона.
Сейчас ночь. Глаза тихо смыкаются. Смутно чувствуешь колыханье телеги, едва слышишь звон бубенцов.
И вдруг тянет влагой. Едем по низкому озерному берегу. Все закутано в зеленовато-серый туман. В трех шагах не видно дерева. И как будто мы плывем над землей, водимые луной по колдовским тропам.
Лошади влажно фыркают; беспокойно обмахиваются хвостами; и якут-ямщик полусонным голосом поет о тумане, о щербатой луне, о черном кузнеце-шамане и о жестокой царевне, казнившей молодого тойона за его дерзкую любовь.
Как странно звучит в тумане дикая, заунывная песнь! Как все кажется неизъяснимо чудесным. И сам себе кажешься другим, как будто бы вернувшимся в лоно сырой земли. И хочется приветствовать криком эту зеленоокую пустыню.
Ночь притаилась в тайге. Но вижу, как сверкают ее глаза, как змеятся черные кудри, как жестоко смеются ее пьяные уста. Иногда она подымается вместе с туманом и скользит среди елей и берез, и тогда слышно ее неровное дыханье. И шепот ее похож на шуршанье печальных трав. Вот она стоит над озером и гадает. Из-под темно-синих соболей белеет воздетая к звездам рука. И кто-то рядом притаился в темной дохе и бряцает шаманским бубном. Вот сейчас пойдет ворожея по млечному пути, поведет за собой ночной хоровод, влюбляя в себя мир. Как царственная траурная птица реет над землей, вознося высоко благую весть над полями, озерами и праматерью тайгой.
А по низинам и провалам, где таежные трещины таят ядовитых змей и где вечно курится дурманное курево, засели демоны и чудовища-абасылар. Иные спустились сюда с юга, иные поднялись сюда с севера. Северные – страшнее. Они становятся багряными от непонятной вражды к миру и хотят смерти и опустошения. Они знают, что на тыльной стороне неба таятся иные племена абасылар. Эти племена нечистых духов вечно созерцают опрокинутое темнотусклое солнце. А глубоко внизу, в незыблемой широкой пропасти, зимует и летует великий абасы с алым ртом на темени, с глазами на висках. У ног его кипит кровавое море.
И вот теперь мы едем по тайге, нарушая безмолвие, – и все демоны подымают от земли свои тяжелые головы и озираются. Они готовят на лоне земли великое шаманство. Они снаряжаются в путь, дабы идти во мраке к белому камню. Лохматые, они зеленеют, как старые полуистлевшие пни, ожидая своего срока. Часы водят вокруг них мерный хоровод, топоча копытцами.
Сулус видит абасылар и боится их. Она в страхе плотнее прижимается ко мне.
– Не бойся, Сулус – говорю я ей: – абасы не возьмет тебя. Пусть он зарится на зеленое болотное отродье, а ты – моя невеста. Я не отдам тебя никому.
Когда мы приехали к Матвею, солнце уже садилось и за тайгой дымилось и алело небо. Матвей работал в кузнице, но, увидев меня, бросил работу и повел в юрту.
На наре лежала больная жена Матвея. Я уже два месяца не видел ее и мне показалось теперь, что она похожа на жену доктора. От лихорадки глаза ее расширились и казались пьяными.
– Как твое здоровье, Мария? – спросил я, невольно робея, чувствуя рядом с ней толпу абасылар. Мне казалось, что иные демоны уже прильнули к ее сердцу и пожирают ее душу.
– Худо, – сказала она и с укоризной посмотрела на меня – худо. Но сегодня приедет Симон, и я верю, он вернет мне жизнь.
– Я знаю, что сегодня будет у вас Симон. И я нарочно приехал, чтобы встретить его здесь.
Матвей достал водки и копченой рыбы, и мы стали ужинать, пролив в камелек несколько капель дурманной влаги.