Вот оно возмездие за оскорбленную и поруганную любовь – все эти золотушные, глухонемые и главное смертные дети. Они умрут за наши грехи как мы умрем за грехи отцов. Симон говорит, что надо уметь любить бессмертно. Но разве он сам бессмертен, этот седовласый хитрец?
Вечером я пошел к озеру. На всем лежал знак усталости и ущерба. Казалось, что Черная Болезнь постигла наш таежный мир. Она должно быть пришла из амгинских кустарников. Надвинув на брови черный капюшон, она шла по тропе вплоть до дома доктора. Там она насмешливо стукнула в окно и потом пошла от юрты до юрты.
Вот сейчас я стою среди ирисов, а она смотрит на меня печальными глазами. Я чувствую ее взгляд, хотя не знаю, откуда она смотрит на меня.
Ночью я проходил мимо избы доктора. Там был свет» Я постучал и меня впустили.
– Сегодня после купанья с женой случилось что-то неладное, – сказал доктор, наливая мне стакан зеленого китайского чая. – Я думаю, она серьезно заболела. Она лежит в постели, но вы все таки пойдите к ней и скажите два слова: это, наверно, будет ей приятно.
Когда я вошел к ней в комнату и увидел ее беспокойный румянец, я понял, что абасылар окружили ее так же, как и жену Матвея. Что доктор понимает в этом? Он даст ей какое-нибудь глупое лекарство, а между тем нельзя терять времени. И я искренно сказал:
– Говорю я вам: позовите Симона!
– Не нужен мне ваш Симон, – сказала она сердито и посмотрела на меня влюбленными глазами.
Когда я вышел в другую комнату, доктор стоял, вытянувшись, около шкафа с хирургическими инструментами и рассматривал пристально набор скальпелей. Мне показалось, что глаза его красны от слез.
– Люди думают, что они больше всего боятся смерти, – сказал я тихо, тронув доктора за плечо, – но это неверно: больше всего люди боятся любви. Надо молиться Богу, чтобы он научил нас любить.
Когда я говорил эти слова о любви и смерти, я думал о той строгой и печальной, которую я оставил пять лет тому назад в одном маленьком городке на юге России.
И я живо представил себе, как она стоит теперь на берегу моря, и к ногам ее ползут волны, в своих пенных плащах, и она смотрит на далекий горизонт и думает так же, как я, о любви и смерти.
Под утро ко мне пришла Сулус. Она показывала мне на своем теле рубцы от отцовского ремня. Потом она воткнула в земляной пол три ножа остриями вверх и плясала нагая посреди них. Но уже не было шаманского блеска в ее глазах. И она долго томилась у меня на руках и потом лежала на полу, неподвижная и холодная. И было так тихо в юрте, как будто умер кто-то.
На следующий день мы решили встретиться в тайге, у Красных Ям. Я ждал ее на дне этого багряного оврага и, когда она пришла и бросила мне в лицо охапку цветов, я вновь почувствовал тайгу.
Зеленоокая пустыня, исполненная звериной любви, полусожженная пожарами! Тропы идут во все стороны, но страшно по ним идти. На одной тропе ждет Сулус, она обовьет тебя, как змея, и полушутя вонзит, как жало, свой якутский нож. На другой – кусты тальника и кислицы преградят дорогу колючим щитом, а еще на иной тропе сама земля ужалит смертью усталые ноги.
А как страшно жить в тайге, когда знаешь, что идет из тундры черная гарь. Сначала горели высохшие за лето болота. Дымился мелкий кустарник, тлел сухой мох. Потом гарь пошла верхом, лесами, вздымая черные облака. Тщетно солнце мечет красные стрелы. Они не пронзают душного тумана.
Вот мы на дне оврага – я и Сулус, – а над нами ползет черная угарная пелена. И нельзя выйти на светлый мир. Чья-то темная, лохматая рука душит горло, слепит глаза. Кричать? Но кругом тысячи пустынных верст.
Тайга! К тебе тянутся усталые руки. Но слышит ли она? Быть может, она рождена глухонемой.
Как будто тысячелетняя могила раскрывает свое лоно, и входишь в него с любовью и надеждой. Там, в глубине гробницы, спит нетленная царевна, и приближаешься к ней в любовном ужасе, чтобы поклониться ей и умереть у ног ее.
Дама со змеей
Наконец, пришли торговые паузки.
Они стояли под самым городом, украшенные флагами, окруженные флотилией маленьких якутских лодок, сделанных из бересты.
Отец Мефодий служил «мокрый» молебен и потом ходил по паузкам, тыкал пальцем в товары и говорил:
– Это, друже, у тебя почем? А это, небось, гнило? Вы, иркутяне – народ хитрый. Вам палец в рот не клади..
А река шуршала и шипела по весеннему; острова чуть зазеленели; все казалось молодым и красивым, и даже исправник, приехавший на открытие ярмарки, смотрел на реку с удовольствием: