– Разлилась! Шутка сказать – на пятнадцать верст. А что делается дальше на севере.
По берегу ходили якутки в мужских шляпах, привезенных из Иркутска на ярмарку, а старые якуты повязанные в платках, как русские бабы.
Два человека с рыжими баками – должно быть англичане – строили недалеко от паузков деревянный балаган. Глаза у них были строги, губы – сжаты, и нельзя было к ним подступиться и спросить, что они такое делают.
Англичане повесили большой плакат. На нем была нарисована Дама со змеей – зрелище в этом городе невиданное.
Недалеко от балагана была глубокая яма; там еще не успел растаять лед. Он медленно испарялся, и над балаганом висело пепельное облако.
Из города шел народ на ярмарку: притащились телеги с турсуками, съехались из улусов поселенцы…
Бродили по паузкам, покупали ненужные вещи – граммофоны, дуэльные пистолеты, веера; разговаривали с иркутскими купцами; приказчика китайца называли Ли-хун-чангом и подолгу смотрели на его косу.
Все были утомлены по праздничному; устали от бесцельного шатанья и ненужных разговоров.
В полдень разошлись по домам обедать, а к вечеру опять пришли на берег.
Дом городского головы Тарасова был виден с паузков. Весной голова завел у себя ацетиленовый фонарь. Все показывали на фонарь пальцами и подмигивали:
– Горит!
На одном паузке привезли молотилку. Вокруг нее стояли скопцы из Чурапчи и торговались.
И казалось странным, зачем этим людям, с тонкими голосами и рыбьими глазами, понадобилась молотилка, и зачем вообще так усердно пашут они землю и копят деньги, да еще в этой жуткой и далекой тайге.
Четверо приятелей бродили тут же – Исаакий Смарагдович, самый образованный в городе человек, учитель и астроном, с приплюснутым носом и узенькими глазами (у него мать была якутка); телеграфный чиновник Гудалов, меланхолик и гитарист; Игорь Петрович, бывший студент, недавно присланный в город, и, наконец, молодой человек, не слишком опытный, но любознательный – по фамилии Кукуруза. И я – подросток – вертелся тут же.
На одном паузке было устроено что-то в роде ресторана.
Приятели расположились за столом и, как водится, встретили весну водкой.
Исаакий Смарагдович мечтал об экспедиции.
– Нет, его не постигнет судьба барона Толя. Там, на Северном Полюсе, построит Исаакий Смарагдович высокую башню. Это будет его царство, чорт возьми. И какое счастье двигаться все дальше и дальше на север Белые медведи и моржи будут приветствовать его своим ревом, и ледяные горы покорно дадут ему дорогу.
Исаакий Смарагдович предлагает выпить. Все выпили и пожимали руку начальнику экспедиции.
В самом деле, эта светлая голова завоюет Полюс.
Гудалов купил новую гитару и спел романс своего сочинения:
Когда Гудалов пел, я невольно воображал, как спит на своих перинах дама его сердца, Юлия Антоновна, молодая вдовушка. Увы! Она не отвечала взаимностью на меланхолическую любовь Гудалова.
Приятели сделали печальные лица и сказали с грустью:
– Выпьем.
Кукуруза стал расспрашивать Гудалова, как это он сочиняет стихи и зачем в стихах бывают рифмы.
Гудалов ничего не мог объяснить толком. За него объяснил Игорь Петрович.
– Видишь ли, – сказал он Кукурузе, внушительно подымая брови: – когда самец-птица хочет оплодотворить птицу-самку, он начинает петь и кружиться вокруг-да-около. Так и поэт от любви поет. Когда ты, Кукуруза, влюбишься, и ты будешь стихи сочинять.
– Куда уж мне. А вот вы, Игорь Петрович, наверное, стихи сочиняли.
Игорь Петрович сделал строгое лицо:
– Нет. Я не сочинял.
– А почему?
– Мне некогда было влюбляться; я делом был занят.
– А знаете, что я слышал? – не унимался Кукуруза: – я слышал, будто бы на паузках приехала дама и ищет в городе какого-то студента. Уж не вас ли?
– Не говори глупостей, Кукуруза…
В это время на пороге балагана показался англичанин. Он бил в барабан и что-то кричал на непонятном языке.
Приятели пошли к балагану.
Там уж собиралась публика; читали на дверях надпись: за вход 20 коп.
Приятели купили билеты. В балагане пахло театром, и от смутных воспоминаний о настоящем театре, городе, железной дороге, ресторанах тоскливо сжималось сердце.