Выехали на простор.
Алело в багрянце взморье. Направо на берегу дымился бессонный ресторанчик.
Поехали туда и пили кофе и коньяк в чайных чашках.
Потом Вася стоял на берегу, на коленях перед Лидией Сергеевной, и говорил:
– Прекраснейшая! Божественная! Люблю вас. Вы – в белом платье, а за вами, на небе, заря, и движения у вас, как у Юноны… Но вы не Юнона: вы – Афродита… Вы, вы…
– Хорошо, хорошо, – сказала Лидия Сергеевна: – только теперь, Вася, я сама буду грести. Дайте мне весла.
А когда садились, лодка накренилась и Павлуша попал ногой в воду.
Все смеялись и махали руками.
Студенту Васе было двадцать три года. Лицо у него было безусое, волосы светлые, волнистые, и греческий профиль, и актер Павлуша говорил:
– Господа! Посмотрите, какой Вася красивый! Боже мой! Какой он красивый!
И все согласились, что Вася красивый.
– Прочтите, Вася, стихи про таинственную даму, – сказала Соня.
И Вася прочел, подчеркивая рифмы, как читают декаденты на «вечерах нового искусства».
– Это он сам сочинил, – сказала Соня: – Сам! Поэт наш! Милый наш поэт!
Лидия Сергеевна брызнула водой на Глебова и сказала:
– Вот Вася – милый, а вы уже старик. Вам двадцать восемь, а вы уже устали и вам хочется спать.
– Нет, нет! Я не хочу спать, – уверял Глебов, обращаясь почему-то к Варе, которая ничего ему не говорила.
Варя, восемнадцатилетняя девушка, с большими серыми глазами и наивным чуть влажным ртом, смотрела на Глебова с восхищением.
– Вы – писатель, – сказала она мечтательно: – как это хорошо! Напишите рассказ про взморье, про молодость, про любовь… Напишите!
После катанья пошли, куда глаза глядят: миновали парк; по обеим сторонам улицы тянулись заборы с рекламами: рыжая женщина с обнаженной грудью курила папироску «Наслаждение», горбатый карлик тащил пачку конфет…
Вот и вокзал.
Потревожили сонного буфетчика, купили у него вина, закуски и апельсинов.
Ехали на площадке вагона и без причины смеялись.
Соня говорила:
– Ах, Боже! как хорошо! И солнце, и солнце… Будем же, наконец, молоды. Вася! вот вам ломтик апельсина.
На какой-то станции вышли и двинулись гурьбой к морю. Павлуша шел впереди и нес на палке узелок с вином и закуской.
Море ленилось у берегов и тихо шипело. Под ногами на песке, трещали раковины. Все пошли на мол и с трудом карабкались по большим острым камням.
Сели на неудобном месте закусывать и пить. Павлуша облил вином платье Лидии Сергеевны, и всем показалось это забавным.
Потом Соня захотела забраться на высокие камни, но спуститься назад сама не могла, и ее снимал Вася, и она обнимала его шею руками: казалось, что они целуются.
Лидия Сергеевна почему-то отвернулась, и тогда Павлуша громко закричал:
– Колоссально! Лидия Сергеевна ревнует!
Вася стал на колени и поцеловал ботинку у Лидии Сергеевны и было видно, что он обожает Лидию Сергеевну, но через минуту он опять помогал Соне карабкаться по камням, и опять казалось, что они целуются.
Солнце поднялось высоко, стало жарко и захотелось спрятаться в тень. Пошли в лес.
В лесу разбрелись парами.
Глебов шел с Варей и говорил:
– Милая Варя! Какая вы чудесная. Я старше вас на десять лет, и у меня сердце падает, когда я вспомню о вашей молодости. Я не могу понять, голубые или серые у вас глаза, но они светлы, как летнее утро в ясную погоду. Я хотел бы долго смотреть в ваши глаза и держать в своих руках ваши руки. Больше мне ничего не надо.
Варя села на срубленное дерево, и Глебов опустился на землю около ее ног.
– Я не верю, милая Варя, – продолжал Глебов: – что миром правит темная сила. Я не верю. Зачем бы тогда это великолепное жемчужное море, этот пахучий и томный лес и эти глаза ваши, которые действуют на меня, как желанное зелье. Лидия Сергеевна сказала правду: я устал немного, не сегодня, а вообще. Но когда я смотрю на вас, мне кажется, что и для меня не все погибло. Вы – молодость! Смешно сказать, но я не разговаривал наедине с молодой девушкой лет семь должно быть. И вот теперь мне хорошо и, пожалуй, страшно. Может быть, с девушкой надо говорить как-нибудь иначе. Я не знаю, понимаете ли вы меня.
– Ах! Говорите, говорите, – сказала Варя, улыбаясь: – мне приятно, вас слушать.
Глебов подвинулся ближе к Варе.
– Боже мой! – сказал он тихо, сжимая ее руки: – Боже мой! Лес дышит, как живой. Век бы так сидел здесь. Я чувствую, что нынешней весной со мной случится что-нибудь. А, может быть, и не со мной одним. В конце концов события нашей личной жизни равны мировым событиям. Только слабые и маленькие люди ищут себе место в мире. Настоящий человек сам создает свой мир. Война двенадцатого года и картины Леонардо-да-Винчи не значительнее чувства молодости, леса и ваших глаз – всего, что меня сейчас волнует. Вот я ломаю ветку и вдыхаю этот молодой смолистый запах. У меня кружится голова от этого весеннего счастья. Разве это не великое событие?