– О, милый, милый! – сказала Варя и провела рукой по волосам Глебова.
– Весь мир, должно быть, кажется вам лучистым и нежным, – продолжал Глебов: – и ваша молодость, как серебряная дорожка, которая вьется по саду среди цветов. У меня в душе тысячи мыслей, тяжелых, как свинец, и ненужных, ненужных… А вы как веселый цветок. Это хорошо! Это мудро! Посмотрите, как прекрасен этот наш лес. Он – храм. Огромные колонны, украшенные янтарем; смолистые кадильницы и свечи, пахнущие медом. И мы с вами-как жрецы. И молимся.
– Нет, не возражайте, сказал Глебов, хотя Варя и не думала возражать: – Вы спрашиваете, кому мы молимся. Это старый вопрос и в сущности праздный. Молитва важнее, чем знание. И что значит имя, когда все равно ничего не расскажешь. Не надо рассуждать, не надо рассуждать.
– Но, Боже мой! – закричал Глебов, с испугом засматривая в глаза Вари: – Боже мой! Я говорю «не рассуждать», а сам развожу скучнейшую философию.
– Ах, нет, нет! Это совсем нескучно, – сказала Варя и притянула его к себе.
– У вас по ноге муравей ползет, – пробормотал Глебов.
Повеял ветер. Зеленые и золотые волны листьев набежали откуда-то и наполнили лес непонятным шелестом. Все вокруг шумело и шуршало в янтарном сне. Как будто кто-то ворожил и шептал над землей и лесом. Было так пустынно и таинственно, что говорить не хотелось; в сердце шумел лес – и больше ничего. И дурманные запахи подымались от земли, растревоженные ветром: пахло влагой, хвоей, прошлогодней травой и чем-то еще сладостным и терпким.
– Ау! – кричал Павлуша: – Ау! Куда же вы пропали? Варя! Глебов! Ау!
– А мы вас ищем, ищем, – смеялась Соня, целуя Варю и заглядывая ей в глаза: – ищем, а вас нет.
– Колоссально! – размахивал руками Павлуша: – Они должно быть, целовались здесь.
Вася горячо объяснял, что решено ехать еще куда-то дальше по железной дороге и сейчас надо идти на станцию.
И когда пришли туда, солнце пылало яростно, и казалось, что все строения побелели от лучей.
Это была маленькая пустынная станция. Вся компания вошла в общий зал с громким смехом и криком, и молодые голоса звенели, как бубенцы и колокольчики.
Пассажиров не было видно, а если кто-нибудь проходил из служащих, то его шагов не было слышно: все почему-то старались ходить тихо, не шуметь. Но Павлуша не замечал этого. Он по-прежнему размахивал руками и предлагал играть в фанты.
И они играли и шумели, нарушая тишину маленькой станции.
Павлуша достал из узелка бутылку мадеры и всех угощал ею из одного стаканчика.
Потом Вася взял Соню за талию и стал вальсировать.
А Глебов подошел к стене, на которой висело объявление, и громко и отчетливо стал читать: «Сегодня скончался господин начальник станции. Панихида по усопшем состоится завтра в двенадцать часов дня».
Глебов понял смысл написанного только тогда, когда кончил читать объявление.
– Что? – сказал Павлуша растерянно, – Что? Умер?
– Да. Умер. Ну что-ж?
Вася перестал вальсировать, но еще обнимал одной рукой Соню.
В это время дверь отворилась и в зал вошла стройная дама в черном, с длинным крепом, и тихо и мерно прошла мимо, на платформу, едва заметив молодых людей.
Глебов тоже вышел на платформу.
Бледное лицо этой дамы и сдвинутые брови ее, и томные ресницы, и маленькая нежная рука, запутавшаяся в черном кружеве, – все было строго и печально.
И Глебову уже не нравилась весна, молодость и Варя, и ему хотелось иного томления, без этого солнца и без этого веселого смеха.
Парадиз
Александру Блоку
В тот, памятный для Наташи, вечер шла она от всенощной из церкви Успения. И нельзя было понять, радость или печаль на сердце. Хотелось тишины, и любви.
В сердце еще пел хор: «Се бо Эммануил грехи наши на кресте пригвозди…» А потом слова как-то уплывали из памяти, звучал лишь напев, но на углу Большего проспекта опять вспомнилось: «И живот даяй, смерть умертви, Адама воскресивый…»
Смерть умертви!.. Хорошо! – думала Наташа, чуть не плача.
– Премудрость, прости, – шептала Наташа с умилением и даже не старалась понять, что это значит. Пусть. Все равно.
Наташа твердо знает, что, когда дьякон скажет торжественные слова, хор полетит, точно на крыльях ангельских, и прозрачные голоса запоют неземную песнь.
И в тот вечер пелась эта песня. Наташа стояла на коленях, забыв обо всем: у нее кружилась голова от счастья. Когда она пришла домой, матери и братишки не было, и за столом сидел вотчим: и по тому, как он неловко уперся локтем на стол, Наташа догадалась, что вотчим пьян.