У Захара умерла жена, и теперь у него в доме только одна Сулус и работники. Захар не из очень богатых, но все таки тойон: сидит у камелька, ленится и курит трубку. Лицо у него безбородое, безусое, и он ужасно похож на Ренана, если верить гравюре, какую я видел в одной книге.
Захар настоящий якут: он любит поговорить и послушать. Когда я встречаюсь с ним, он по обычаю говорит: «капсе, дагор», – что значит: «рассказывай, приятель!» – и вот я рассказываю ему о том, что делается по ту сторону Амги, потому что я часто уезжаю туда охотиться. Иногда я привожу ему лисицу, и он ласково треплет меня по плечу и называет меня большим господином, но при этом прибавляет: «А все таки я не отдам тебе моей Сулус: у тебя нет ни одного оленя, ни одной коровы, ни одного быка, ни одной лошади. Ты многому научился, но ты не приносишь людям пользы, ты не ходишь к людям, когда они тебя зовут. Ты недобрый человек, и, если ты привезешь мне двести лисиц, то и тогда я не отдам тебе моей Сулус».
Я не слушаю его глупой болтовни и делаю знак Сулус. Она выходит вслед за мной, и мы идем, прислушиваясь к звездам, которые звенят и поют в небе, как будто пьянея от высоты.
Как приятно ступать по летней теплой земле и чувствовать рядом это молодое дикое тело, такое же пряное и живое, как земля. А когда она внезапно убегает от меня, и я один иду по лунной тропе, я думаю о прошлом, и оно кажется мне почему-то прекрасным и мне опять хочется пережить его. Кажется целовал бы без конца край золотой ткани, странной неумолимой завесы, за которой таятся былые дни.
И говоришь себе: «Почему ты не пил до дна этой пьяной чаши? Почему не любил так, как мог бы любить?»
Все кажется неизъяснимо милым: каждое движенье, каждое слово, звук голоса, белый узор шитый гладью там, где смугло розовеет прекрасная грудь…
А теперь – эта неразумная Сулус, с движениями зверка, эта молодая таежная поросль. Зачарует ли она меня так, чтобы забыл я прошлое?
Боже мой, какая пылающая рана! Какая мука! И вот я осквернен ложью, и я знаю, что придут дни, и придет она – Владычица – в своей парчовой одежде и повлечет за собою на вечный суд, – и там, на тропах иных, встречусь я с той, кому не до конца сказал правду.
Как посмотрю я тогда в ее нетленные глаза? Простит ли она меня? Поймет ли?
Но пусть! Пусть! Я перед Богом любил тебя. Пусть я погибну, но я не мог сказать тебе всего.
Я представляю себе тот час, когда мы расстались с ней.
Вот эти городские комнаты; в них она жила; она касалась этих мертвых вещей, и они оживали в ее руках; она смотрела на эти гравюры, и они казались необычайными; она читала эти книги, и от них веяло мудростью и красотой.
Ну что ж ее нет теперь со мной, – но, ведь, со мной Сулус: разве Сулус не прекрасна? Разве она не похожа на дикую и милую лань?
На расстоянии пятидесяти шагов от моей юрты стоит изба доктора. Его жена – бледная, измученная женщина с веснушками на лице и с огромными, прекрасными глазами. Ей кажется, что трудно жить в тайге; если бы не муж и дети, она бросила бы эту избу и поехала бы куда-нибудь на юг. Как подумаешь только, что пройдет месяц-другой и наступит мороз в пятьдесят градусов, на душе становится холодно. А на юге будут пышно и сладостно цвести розы, и будет веять запах миндальных деревьев и морской соли. Боже мой! Поневоле пойдешь к себе в комнату, запрешь двери, и станешь пить вино, любуясь своим телом. Правда, лицо увяло, но тело еще прелестно. Милое мое тело! Как знакома каждая линия! В тумане вина оно кажется еще прекраснее. И как страшно подумать, что никто не знает его красоты.
– А вот вы – говорит мне жена доктора с любовной укоризной – почему вы живете здесь? Поневоле? Что за вздор! Вы – мужчина, вы свободны. Я на вашем месте запрягла бы лошадь и – ах! – в тайгу, до ближайшей пристани, а потом по Лене, на лодке. Никогда не поймают. В Сибири народ тяжелый, а у вас крылья. Уезжайте, голубчик! И мне легче будет. Не могу я больше вас видеть. И зачем вам нужна эта Сулус? Зачем?
– Дорогая моя! – говорю я ей, лаская ее руку: – не все ли равно, здесь или в России. И вам и мне поздно уже мечтать. Мы нашу тропинку прошли до конца, дальше идти некуда, – обрыв…
Приходит доктор и, не смущаясь тем, что я у него в избе, говорит с досадой:
– Елена, от тебя опять пахнет вином!
– Я ухожу, я ухожу, – говорит она торопливо и спешит уйти к себе в комнату. На пороге она покачнулась и тихо заплакала.
И доктор говорит мне сердито:
– Валентин Александрович! Христом – Богом прошу вас: хлопочите о том, чтобы вас перевели в другой улус. Невозможно это, наконец. Ведь, вы знаете, что Елена влюбилась в вас. Не на дуэли же мне с вами драться, черт возьми!