Не успел я это подумать, как ноги сами вынесли меня на улицу, а пирожное так и осталось лежать на тарелке.
Иду я по улице и вдруг думаю: «Стоп! Что же это я делаю? Раз мне хочется играть в футбол, то не нужно. Разве так воспитывают сильную волю?» Я тут же хотел повернуть назад, но подумал: «Пойду и посмотрю, как ребята играют, а сам играть не буду». Пришёл, смотрю, а там уже игра в самом разгаре. Шишкин увидел меня, кричит:
— Где же ты ходишь? Нам уже десять голов насажали! Скорей выручай!
И тут уж я даже сам не заметил, как ввязался в игру.
Домой снова вернулся поздно и думаю:
«Эх, безвольный я человек! С утра так хорошо начал, а потом из-за этого футбола всё испортил!»
Смотрю — пирожное лежит на тарелке. Я взял его и съел.
«Всё равно, — думаю, — у меня никакой силы воли нет».
Лика пришла, смотрит — тарелка пустая.
— Не выдержал? — спрашивает.
— Чего «не выдержал»?
— Съел пирожное?
— А тебе что? Съел, ну и съел. Не твоё ведь я пирожное съел!
— Чего же ты сердишься? Я ничего не говорю. Ты и то слишком долго терпел. У тебя большая сила воли. А вот у меня никакой силы воли нет.
— Почему же это у тебя нет?
— Сама не знаю. Если б ты не съел до завтра это пирожное, то я сама бы, наверно, его съела.
— Значит, ты считаешь, что у меня есть сила воли?
— Конечно, есть.
Я немножко утешился и решил с завтрашнего дня снова приняться за воспитание воли, несмотря на сегодняшнюю неудачу. Не знаю, какой бы получился из этого результат, если бы погода была хорошая, но как раз в этот день с утра зарядил дождь, футбольное поле, как и ожидал Шишкин, раскисло и играть было нельзя. Раз играть было нельзя, то меня и не тянуло. Удивительно, как человек устроен!
Вот бывает: сидишь дома, а ребята в это время в футбол играют; ты, значит, сидишь и думаешь: «Бедный я, бедный, несчастный-разнесчастный! Все ребята играют, а я дома сижу!» А вот если сидишь дома и знаешь, что все остальные ребята тоже сидят по домам и никто не играет, то ничего такого не думаешь.
Так и на этот раз. За окном моросил мелкий осенний дождь, а я сидел себе дома и спокойно занимался. И очень успешно у меня занятия шли, пока я не дошёл до арифметики. Но тут я решил, что не стоит мне самому особенно ломать голову, а лучше просто пойти к кому-нибудь из ребят, чтоб мне помогли арифметику сделать.
Я быстро собрался и пошёл к Алику Сорокину. Он в нашем звене лучше всех по арифметике учится. У него всегда по арифметике пять.
Прихожу я к нему, а он сидит за столом и сам с собой играет в шахматы.
— Вот хорошо, что ты пришёл! — говорит. — Сейчас мы с тобой сыграем в шахматы.
— Да я не за тем пришёл, — говорю я. — Вот помоги мне лучше арифметику сделать.
— Ага, хорошо, сейчас. Только знаешь что? Арифметику мы успеем сделать. Я тебе всё объясню в два счёта. Давай сначала сыграем в шахматы. Тебе всё равно надо научиться играть в шахматы, потому что шахматы развивают способности к математике.
— А ты не врёшь? — говорю.
— Нет, честное слово! Ты думаешь, почему я хорошо по арифметике учусь? Потому что играю в шахматы.
— Ну, если так, тогда давай в шахматы, — согласился я.
Расставили мы фигуры и стали играть. Только я тут же увидел, что играть с ним совсем невозможно. Он не мог спокойно относиться к игре, и, если я делал неверный ход, он почему-то сердился и всё время кричал на меня:
— Ну кто так играет? Куда ты полез? Разве так ходят? Тьфу! Что это за ход?
— Почему же это не ход? — спрашиваю я.
— Да потому, что я съем твою пешку.
— Ну и ешь, — говорю, — на здоровье, только не кричи, пожалуйста!
— Как же на тебя не кричать, когда ты так глупо ходишь!
— Тебе же, — говорю, — лучше: скорее выиграешь.
— Мне, — говорит, — интересно у умного человека выиграть, а не у такого игрока, как ты.
— Значит, по-твоему, я не умный?
— Да, не очень.
Так он оскорблял меня на каждом шагу, пока не выиграл партию, и говорит:
— Давай ещё.
А я и сам уже раззадорился и очень хотел обыграть его, чтоб он не задавался.
— Давай, — говорю, — только так, чтобы без крика, а если будешь кричать на меня, брошу всё и уйду.
Стали мы снова играть. На этот раз он не кричал, но и молча играть не умел, видно, и поэтому всё время болтал, как попугай, и строил насмешки:
— Ага! Так вот как вы пошли! Ага! Угу! Вот какие вы теперь умные стали! Скажите пожалуйста!
Просто противно было слушать.
Я проиграл и эту партию и ещё не помню сколько. Потом мы стали заниматься по арифметике, но и тут проявился его скверный характер. Ничего-то он спокойно не мог объяснить: