— Что ж, говорит, женись, милый, если так.
Ну, обручение. Разговоры. Вздохи.
А старушка, божий цветочек, насчет церкви намекает. Не плохо бы, дескать, и в церкви окрутиться. А я говорю:
— Окрутимся и так. Я, говорю, старый революционер. Не дожидаясь чистки, ушел из партии. Не могу идти против своей совести. Не настаивайте.
Поплакала старушка. И папаша, старый революционер, прослезился. Однако, соглашаются.
Женились мы.
По утрам молодая, красивая супруга отбывает на службу, а в четыре — назад возвращается. А в руках у ей сверток.
Ну, конечно, снова нежные речи — дескать, вставай, Гриша, пролежни пролежишь.
И опять слезы от счастья и медовый месяц.
И вот длится эта дискуссия два месяца по новому стилю.
Но только однажды приходит молодая, красивая супруга без свертка и вроде — рыдает.
О чем, говорю, рыдаете, не потеряли ли свертка, оборони создатель?
Да нет, говорит, что значит сверток? Уволили меня по сокращению.
Да что вы, говорю, помилуйте?
Да, говорит.
Позвольте, говорю, я от вас приданого не требую, но, говорю, я на службу ориентировался.
А молодая супруга неутешна.
Да, говорит, уволили, как замужнюю.
Помилуйте, говорю, да я сам на вашу службу пойду, объяснюсь. Это немыслимо.
И вот, надел я поскорее штаны и вышел. Прихожу.
Заведующий — этакий старый революционер, с бородкой.
Я ему, подлецу, объясняю всю подноготную, а он уперся и говорит — ничего не знаю. Я ему про приданое, а он говорит — в семейные дела не касаюсь.
Я говорю:
— Я тоже старый революционер, с пятого года.
А он из помещения просит честью.
Попрощался с ним и — домой.
Прихожу.
Супруга сидит и не плачет.
— Что ж, говорю, плакать перестали! Я, говорю, на вас женился, а вы сокращаетесь?
Беру ее за руку и идем к мамаше.
— Спасибо, говорю, за одолжение. Думаете, дюжину ложек дали и баста?
Ну, старушка, божий цветок, — в слезы. И папашка, старый революционер, прослезился.
— Все, говорит, от бога. Может, говорит, и так проживете.
Хотел я папашке за это по роже съездить, да воздержался.
Еще, думаю, в суд, стерва, подаст.
Плюнул я ему в жилетку и вышел… А теперь я развелся и ищу невесту…
Счастье
Иной раз хочешь пойти к незнакомому человеку и спросить: ну, как, братишка, живешь? Доволен ли ты своей жизнью? Было ли в твоей жизни счастье? Ну-ка, окинь взглядом все прожитое.
С тех пор, как открылся у меня катар желудка, я у многих об этом спрашиваю.
Иные шуточкой на это отделываются — дескать, живу — хлеб жую. Иные врать начинают — дескать, живу роскошно, лучше не надо, получаю по шестому разряду, семьей доволен.
И только один человек ответил мне на этот вопрос серьезно и обстоятельно. А ответил мне дорогой мой приятель, Иван Фомич Тестов. По профессии он стекольщик. Человек сам немудреный. И с бородой.
— Счастье-то? — спросил он меня. — А как же, — обязательно счастье было.
— Ну и что же, — спросил я, — большое счастье было?
— Да уж большое оно или оно маленькое — неизвестно, а только на всю жизнь запомнилось.
Иван Фомич выкурил две папиросы, собрался с мыслями, подмигнул мне для чего-то и стал рассказывать.
— А было это, дорогой товарищ, лет, может, двадцать или двадцать пять назад. И был я тогда красивый и молодой, усики носил стоячие и нравился себе. И все, знаете ли, ждал, когда ко мне счастье привалит. А года между тем шли своим чередом, и ничего такого не происходило. Не заметил я, как и женился, и как на свадьбе с жениными родственниками подрался, и как жена после того дите родила. И как жена в свое время скончалась. И как дите тоже скончалось. Все шло тихо и гладко. И особенного счастья в этом не было.
Ну а раз, 27 ноября, вышел я на работу, а после работы под вечер зашел в трактир и спросил себе чаю.
Сижу и пью с блюдечка. И думаю: вот, дескать, года идут своим чередом, а счастья-то и незаметно.
И только я так подумал — слышу разные возгласы. Оборачиваюсь — хозяин машет рукой, и половой мальчишка машет рукой, а перед ними солдат стоит и пытается к столику присесть. А его хозяин из-за столика выбивает и не позволяет сесть.
— Нету, — кричит, — вашему брату солдату не позволено в трактирах за столики присаживать. Мне за его штраф плати. Ступай себе, милый.
А солдат пьяный и все присаживается. А хозяин его выбивает. А солдат родителей вспоминает.
— Я, — кричит, — такой же, как и не вы. Желаю за столик присесть.