Выбрать главу
Было два их, — пишу, чтоб запомнил сын, — Два осколка мины одной; Фомина в могилу унес один, Я на память в теле унес другой.
Ноет рана моя двенадцатый год. Третий день подряд снег идет. Снег идет…
Снег растает и станет вчерашним днем, Превратится зима в весну, Но железный осколок в теле моем Не растает, пока я помню войну!

Расул Гамзатов{27}

(С аварского)

«Снова сбросила холод седой земля…»

Снова сбросила холод седой земля, В теплом воздухе ветками шевеля. Зеленее зеленого тополя. А мы с тобою — седеем.
Море, после того как прошла гроза, Голубей голубого, как бирюза, Голубей, чем когда-то твои глаза. А мы с тобою — седеем.
На заре, хоть сама, как вечность, стара, Розовее розового гора. Ей — чернеть по ночам, розоветь — с утра. А мы с тобою — седеем.
А нам с тобою не зеленеть, Не голубеть и не розоветь. Мы не гора, не море, не ветвь. Мы люди — и мы седеем.

«Вот и темнеть еще раньше стало…»

Вот и темнеть еще раньше стало, И по утрам рассветает туго… У дня и ночи одно одеяло, Они его стаскивают друг с друга.
Зимние ночи, зимние ночи, Я не прошу вас стать покороче. Пусть мои мысли станут длиннее, Жизнь — очевидней, и смерть — виднее.
Про жизнь: я думаю, что как надо Идет она — в вечных трудах и драках. И смерть, я думаю, мне в награду Придет, не подав заранее знаков.
Не опасаясь нежданной встречи, Живу, не боясь во все горло гаркать. Свечу, как могу! Если люди — свечи, — Не обязательно стать огарком.

НАДПИСЬ НА КАМНЕ

Я б солгал, не сказав, сколько раз я страдал, На Гунибе стоял с головою поникшей, Видя надпись: «На камне сем восседал Князь Барятинский, здесь Шамиля пленивший…»
Для чего этот камень над вольной страной, Над моею советской аварской землею, Где аварские реки бегут подо мной, Где орлы-земляки парят надо мною?
Я к реке, чтоб проверить себя, припаду Всеми струями — струнами всеми своими. Мне вода столько раз, сколько к ней подойду, Прошумит Шамиля незабытое имя.
Нет вершин, где б он не был в ночи или днем, Нет ущелий, куда б он хоть раз не спустился, Нет такого ручья, чтобы вместе с конем После боя он жадно воды не напился.
Сколько кровью своей окропил он камней, Сколько пуль рядом с ним по камням просвистало! Смерть с ним рядом ходила, а он — рядом с ней, И она все же первой устала;
Четверть века ждала, чтоб он дрогнул в бою, Чтоб от раны смертельной в седле зашатался, Чтоб хоть раз побледнел он и, шашку свою Уронив, безоружным остался.
Эту шашку спросите об этой руке! О чужих и своих несосчитанных ранах! Быль и сказка, сливаясь, как струи в реке, Нам расскажут о подвигах бранных.
Дагестан, Дагестан! Почему же тогда Тот, чье имя России и миру знакомо, Здесь, на скалах твоих, не оставил следа, Почему о нем память — лишь в горле комом?
Почему на камне лишь имя врага? Неужели тебе сыновья твои чужды? Неужели нам ближе царский слуга, Что заставил их бросить к ногам оружье,
Что аулы твои предавал огню, Царской волею вольность твою ломая? Пусть стоит этот камень. Я его сохраню, Но как памятник я его не принимаю!
Я б солгал, не сказав, сколько раз я страдал, На Гунибе стоял с головою поникшей, Видя надпись: «На камне сем восседал Князь Барятинский, здесь Шамиля пленивший…»
Я проклятый вопрос домой уношу. Дома Ленин глядит на меня с портрета. «Товарищ Ленин, я вас прошу, Ответьте: разве верно все это?»