Огромные мохнатые собаки бросились под ноги нашим вздыбившимся коням. С хриплым давящимся лаем они прыгали, как дьяволы, перед нами. Фигуры встрепенулись, забегали, закричали по-персидски:
— Зачем вы приехали сюда? Здесь только одни женщины! Что вам надо?..
Кони подлетели к самому костру. Женщины в полосатых халатах, малиновые от огня, пронзительно кричали, хватая с земли камни. Из мрака вынырнул старик в чалме, с длинной седой бородой. Из-под руки он пристально посмотрел на нас и закашлялся.
— Теперь это у него долго будет! — Курбан безнадежно махнул рукой, словно он знал старика.
Наконец старик откашлялся и стал свирепо наступать на нас, требуя, чтобы мы уехали назад в степь.
— Это племя «машуджи», одних женщин. Кафирам-безбожникам[284] здесь нечего делать! Видите, как они вас боятся!..
Курбан, наклонившись с седла, дружески тронул старика за плечо. Тот отскочил, словно обожженный, и начал старательно очищать место, которого коснулась рука нечестивого.
— Он нас не любит, — засмеялся Курбан, — потому что мы вам служим, а вы Магомета не признаете. Значит, мы все тоже кафиры!
Старик свирепел и шипел, как змея, а женщины продолжали пронзительно визжать. Камень пролетел мимо моей головы. Уговоры и объяснения Курбана, что мы заблудились и голодны, не помогали.
Вдруг к нам подбежала, звеня бусами и нашитыми на платье серебряными монетами, смуглая девочка и стала что-то быстро говорить по-персидски. Курбан объяснил:
— В этом ауле есть старшина-баба, то есть женщина… Биби-Гюндюз[285]. Она просит не слушать старого муллу — он «дели»[286] — и пройти в ее кибитку…
Женщины сразу успокоились, подбежали к нам, взяли под уздцы коней, сняли наши хуржумы[287]* и пошли с нами вслед за девочкой. Согласно законам восточного гостеприимства, мы могли о конях больше не беспокоиться женщины-кочевницы лучше нас посмотрят за лошадьми, вовремя их накормят и напоят.
У среднего шатра девочка сделала жест рукой, предлагая остановиться, и нырнула за узорчатый полог. Затем она выглянула и пригласила нас войти.
Палатка была широкая, плоская и тянулась далеко в глубину. Посредине тлел огонек, и душистый голубой дымок приносил запах сухого степного вереска. Позади костра, на большом темно-лиловом афганском ковре, сидела неподвижная фигура в красной шелковой одежде. В ярких вспышках костра я разглядел застывшее, как у буддийского идола, коричневое лицо под остроконечным золотым колпаком.
Курбан, знавший правила восточной вежливости, опустился на колени с правой стороны идола и пригласил меня сесть рядом. Я расположился около него, а Мердан, недоверчивый и угрюмый, остался стоять у входа. Женщины положили около нас хуржумы, седла и уздечки и удалились.
Курбан начал витиеватые обращения, спрашивая о здоровье коней, верблюдов, овечьих стад Биби-Гюндюз и о ее собственном здоровье. Женщина оставалась неподвижной, с опущенной головой.
Я начал всматриваться в ее лицо: она была немолода; сухое лицо с красивыми чертами и удлиненными скошенными глазами имело восточный тип. На бронзовой шее светилось ожерелье зеленых изумрудов, безжалостно просверленных, надетых на нитку. На ее халате было нашито множество серебряных монет и несколько талисманов. На голове — странная конусообразная тиара-колпак с золотыми цепочками и подвесками.
Мердан мрачно буркнул:
— А я пойду к коням. Их нельзя оставлять одних. Неспокойное здесь место.
И он вышел.
Неожиданно Биби-Гюндюз резко повернулась в мою сторону, и все украшения ее колпака зазвенели.
— Зачем ты приехал ко мне? — спросила она по-туркменски.
Курбан стал рассказывать про путь, проделанный нами от Асхабада к соленому озеру Немексар[288]*, про наш план проехать верхом до Индии; он упомянул, что Хэнтингтон — маленький человек, но большой мулла — рисует и измеряет горы.
— Чтобы отнять их потом у мусульман! А до Индии вы не доедете! сказала уверенно бронзовая женщина. — В Сеистане стоит очень большой отряд англичан, и они никого не пропускают в Индию. Чего они боятся?
— Откуда ты это знаешь?
Веки ее медленно приподнялись, и взгляд, тяжелый, пристальный, загадочный взгляд дочери Востока, остановился на мне.
— Откуда я знаю? Мой старинный род машуджи свободно кочует уже тысячу лет от каналов Хорезма до Гималаев и от Аравийского моря до астраханских киргиз. Я знаю все, что происходит на моей равнине.