Молчанов и Марина (которая входит со двора, тщательно закутавшись большим платком, осматривается и, бросив одним движением платок, быстро подбегает к Молчанову).
Марина. Иван Максимыч!
Молчанов (вздрогнув). Марина! Бог с тобой! Зачем ты здесь? (Стараясь выпроводить ее.) Беги отсюдова! беги скорей! беги!
Марина. Не бойся. Я видела в окно: все за столом сидят. Я за тобой пришла, чтобы ты не оставался здесь.
Молчанов (тревожно и как бы не сознавая, что говорит). Нет… мне отсюдова нельзя… Я Фирса жду…
Марина (решительно). Вздор говоришь! Иди! Тебе не нужно больше видеть Фирса!.. Идем!.. идем!..
Те же и Марья Парменовна (очень раскрасневшаяся, с алыми губами, выходит из внутренних покоев; она полупьяна. Увидев Марину, она тихо крадется к ним и становится сбоку Гусляровой, не замеченная ни ею, ни мужем).
Марина (Молчанову). Не будь ребенком. Не злобься и не ползай… Скорей, одной минуты не теряя, в Петербург, ищи суда… В судах, в сенатах не найдешь защиты, — к царю иди… пади к его ногам, скажи ему:
Молчанов, слушая ее, поднимается со стула.
Надежа, защити! я умален до возраста младенца! будь бог земной — создай меня во человека… Идем! Я буду стоять перед тобой и молиться, чтобы господь управил сердце государя. Идем, идем! что бы ни встретилось, живые в руки не дадимся!
Молчанов (дрожа повторяет). Я умален до возраста младенца… Будь бог земной — создай меня во человека!.. (Бежит.)
Марья Парменовна (хватался за платье мужа). Куда? куда? Я ведь все слышала… Нет, я его не отпускаю.
Марина быстро выпроваживает Молчанова одним движением за двери, а сама схватывает Марью Парменовну сзади за локти и, перекружив ее три раза около себя, сажает на пол и убегает.
Марья Парменовна и Анна Семеновна (входит совсем пьяная и красная, как пион).
Марья Парменовна (сидя на полу, с улыбкою). У-у-ух, как вся земля закружилась!
Анна Семеновна (покачнувшись). Это тебе с хересу… У меня и у самой кружится…
Занавес падает.
Действие четвертое
Парк при загородном доме Молчанова. Между множеством деревьев вправо в одной куртине заметно старое, толстое дерево, в котором сбоку виден лаз в большое дупло. Вечереет.
Марина и Дробадонов (сидят на дерновой скамье под старою липою).
Марина. А ты думаешь, я сама спокойна? Знает про то только грудь моя да подоплека, как я верю в хорошее.
Дробадонов. А я опять скажу, не про что много и беспокоиться. Я для того и приговор подписал, чтобы и спора из пустого не заводить. Сегодня вы с Иваном Максимычем выедете; через четыре дня в Питере, и дело это нам только за смех вспоминаться станет.
Марина. Все не про то ты говоришь. Опеку снимут, разумеется. Ну, а дальше что ж?
Дробадонов. Да дальше то ж, что было…
Марина. Славное житье!.. А все я виновата: сколько любила, вдвое того погубила.
Дробадонов. Не было в его жизни и до тебя много путного: души он честнейшей, да не строитель, по правде сказать. Так бы, прямою дорогой, да с прямыми людьми, он бы еще жил ничего; а тут, чтобы у нас, промеж нашим народом жить, надо, чтоб шкура-то у тебя слоновая стала. Тогда разве вынесешь. А ему где это вынесть: с него со всего кожа-то совсем словно содрана; к нему еще руку протягивают, а уж ему больно — кричит. Наш народ деликатности не разбирает, и этак в нем жить невозможно.
Марина. А главней всего, что все спуталось да перепуталось. Чтоб в нем душу поднять, я его тешила тем, потому что имя государя в такую минуту много значит. А просить — как просить? (Конфузясь.) Это хорошо с чистой совестью и к царю и к богу, а мы… Как он против своего закона, как и я… (Махнув рукой.) Где еще тут и рот разевать!
Дробадонов (вздохнув). То-то пузо-то у нас все в жемчуге, а сзади-то и у тех, которые чище-то, и то на аршин грязи налипло. О-их-хе-хе-хе-хе… Ну, да нечего и беспокоить государя: уповаю несомненно, что все это и так, по закону сделается.
Марина (задумчиво). Надо уж было ему одному-одинешеньку жить; не путаться, не запутываться, чтобы не за что брать его было.
Дробадонов. Разумеется, так бы лучше было; да ведь и одному с горем тож нерадостно.
Марина (живо). А ты думаешь, что когда б не горе его, так промеж нас что-нибудь сталось бы? Ни в жизнь жизненскую! Горе это его меня ко всему к этому и вывело. Все было слышу, такой он, сякой, негодящий. Жена сама корит: уж что ж тут — стало быть, либо жена непутящая, либо это все правда? Вот и пойдет вспоминаться, как мы детьми, бывало, играем… В мужа с женой, бывало, всё играли (сквозь горькую улыбку)…не знали, что не муж с женой из нас будет, а чертово радовище… (Утирает тихо слезу.) Ах, какое чудное было дитя! Я такой доброты, такой нежности с той поры ни в одном ребенке не видела.
Дробадонов. А вот эта нежность-то на нашем народе, видишь, чем сказывается. Сам нежен, да и от других все нежности ждет. А нету ее — он сейчас на дыбы.
Марина. Он простодушный.
Дробадонов. Простодушный!.. А это тоже не везде кстати. Нас ведь этим не удивишь. У нас будь прост, рубашку скинь, — скажут, может еще крест серебряный есть на шее — его подай. У нас требуется, чтобы человек был во всеоружии своем, а не простоквашею да нетерпячкою. Это все ему еще белою соской рыгается.
Марина. А все, будь у него в семье все как следует… Не таких, да и то берегут, ни до срама, ни до позора ни до какого не допускают.
Дробадонов. Разумеется. Если бы ты бы жена-то его была, ну ты бы его сберегла и понежила и не допустила до этой несносливости. Так что ж, и тут ведь опять, и в этом деле ему его белая соска мешала. На тебе надо было жениться, надо было половину гамзы* потерять. Он женился на той, которая у него все взять норовит.
Марина (не слушая). Чудное было дитя!.. Я, как оса, так и росла такая ехидная. Бесстыжая была я девчонка, заведу его, бывало, куда-нибудь в ров или в сад далеко и прибью. (Утирает глаза.) Ежели есть что у него — отниму, — он все было терпит… А раз покойница мать увидела, как я его толкла на грядах, да есть не дала мне за это, и он есть не стал… ну, скажи ты пожалуйста!.. (Плачет.) Взрыдался, всплакался: «Мою Маринушку! мою Маринушку! не обижайте мою Маринушку!..» Ах, чудное было дитя! ах, дитя было чудное!.. Ах! (ударяя себя в грудь) ах! когда б знали… вы, как я его любила!.. Мне десятый годочек ишел, когда его в Петербург увозили… я себя не помнила, чт о со мной было. Фирс с ним в карете сидел; а я все догнать их хотела… бежала, бежала, пока ямщик кнутом чуть глаза все не выстегал, ножонки подкосились, как цыпленок в пыль и упала.
Дробадонов. То-то, дитя, не след, видно, нам, пешеходам, гоняться за теми, что ездят в каретах.
Марина. Милый! хороший мой! смысл-то во мне какой в ту пору был? Я и через шесть-то лет, когда их венчали с Марьей Парменовной, не умнее была: сквозь народ в церковь пролезла, да о бок с ним становлюсь, чтобы будто мне с ним это венчание пето… Да и, кроме того, я скажу тебе, я ведь какая-то порченая, что ли: ни жизни, ни смерти мне нет, пока не добьюсь того, что в голову вступит. Из чужих краев когда он вернулся, я ведь уже тогда три года замужем была… В эту пору мы мельницу в Балках держали… Услыхала я, что он вернулся, что его здесь все злосудят опять, — вот словно могилу мою разрывать начали: так встосковалася. О полудне, как жар, бывало, нахлынет, разморит всех, спят, а я уйду тихонько под скрынь, где вода бьет с колес, — и веришь ли — кто-то со мною там все говорил… и я не боялася этого говора… я сама говорила о чем-то… Чародейкою стала… в грозу с серебра умывалась, чтобы ему полюбиться… в страшную бурю бегала в степь его по ветру кликать… (в экстазе) и один раз… Это ночью случилось под Ивана Купала… мужа не было дома… о полуночи буря такая поднялась, что деревья с кореньями на землю клала… Темень и грохот этот душили меня. Я горькими слезами плакала, о чем — и сама я не знала… и тут в лицо мне все что-то из-за плеч, то с одной, то с другой стороны, взглянет… Я сорвалась с постели. Не помню, куда бежала, а только его все звала и… (вздохнув) и тут он пришел… На охоту ходил; сбился с дороги… (Поникая головою.) Ни жизни, ни смерти себе не чаяла, пока с ним, как хотела, не свиделась… Спознавалися сладко, а теперь тяжело расставаться… (Восклоняясь.) Калина Дмитрич! скажи мне: нам надо расстаться?.. Скажи?.. Ведь это, ведь все через меня поднимается вьюга? Ему было бы легче, когда б я, лиходейка, на шею ему не повисла… Не вкусивши любви, не так к ней манится… Он бы к детям ютился. — Правда? Калина Дмитрич!.. Калина Дмитрич!.. да что ж ты молчишь!