я был, если б сказал своему начальнику Пупенко:
«Смотрите, вот программа Райкина, а вот моя фами-
лия». И я полез в трюм, где сломалась выгребальная
машина С-153, что выгребает уголь на просвет под
грейфер, и только слеза на пыльной щеке — благодар-
ность себе, судьбе, Кац-Карцеву-Кацу и сказочному
стечению обстоятельств.
Как все евреи тянут друг друга, так Кац потащил
за собой Ильченко, который к тому времени уже что-
то возглавлял в пароходстве и уже приобрел первые
навыки в демагогии и безапелляционности. Если
б мы его не показали Райкину, он был бы замминист-
ра или зампредоблсовпросра или предзамтурбюро
«Карпаты» з пайкамы, з персональной черной, з хра-
пящим шофером в сдвинутом на глаза кепаре, вiн
кожний piк вiдпочивав бы в санатории ЦК «Лаванда»
у «люксе» з бабою, з дитямы, гуляв по вечерам до мо-
ря, по субботам напывавсь у компании таких же дун-
дуков, объединенных тайным знанием, что эта систе-
ма ни к херам не годится, и в любом состоянии решал
бы вопросы з населением. Находясь з ним в крайней
вражде.
«Понаехали тут деревья защищать отовсюду, з Тур-
ции, з Израиля. Я им говорю: "Та хто ж те деревья хо-
тел рубать?" Поналетели защищать чи евреи, чи не ев-
реи, мне все равно. Я им: "Та хто ж их хотел рубать те
деревья, ну производим плановое прореживание буль-
вара, упорядочиваем вид з моря, з моря тоже ж кто-то
смотрит на город…" Поналиталы. Демократия. Вона,
выпустили на свою голову джинна».
Так вот Ильченко волевым решением поменял сча-
стливую судьбу зампредминистра решающего на
жизнь артиста воплощающего, постепенно втянулся,
наладил связи и теперь его не застанешь и не найдешь,
и только за городом слышен его мощный голос: «Рабо-
тать надо, товарищи, ищите автора, перебирайте лите-
ратуру. С декабря начнем репетировать июльскую про-
грамму, усмешняйте, расставляйте акценты. Афорис-
тичнее, товарищи!»
В обстановке счастливо складывающихся человече-
ских судеб я не мог тихо сидеть на угле (как говорила
англичанка: «У нас полиция на угле», я спросил: «Не-
ужели так допотопно?», потом оказалось — на углу, это
я на угле), и по огромному собственному желанию уво-
лившись, стартовал из одесского порта в Ленинград,
где в 1964 году стал счастливым и присоединился
к своим двум дружкам.
Первый гонорар получил сразу в 1967 году, а до это-
го три года Роман залезал под кровать и там, в темноте,
в чемодане отсчитывал мне на питание десять рублей.
Маманя вся в слезах слала три рубля в письме-конверте.
Пешком через мост в Кунсткамеру обедать, ком-
плексно за пятьдесят копеек и, чтоб я света белого не
видел, у меня не было еще четырех копеек на троллей-
бус, отчего был сухим, мускулистым и смелым, как все,
у кого ничего нет.
Друг и соавтор Лозовский, с которым я прибыл
в Ленинград занять место в высшем свете, неожиданно
проиграл свои деньги в преферанс и сошелся с попом,
жарил ему яичницу, пил с ним водку и отказывался за-
рабатывать каким-либо трудом кроме литературного.
А когда я услышал, как он весело проводит время за
шкафом, а я мучаюсь в святых поисках слова, я ему вы-
дал справку «разрешены все виды деятельности, кроме
умственной» и отправил в Одессу, где он снова стал та-
лантливым конструктором, о чем до сих пор вспомина-
ет в Израиле.
А я переехал к артистам-миниатюристам на про-
спект Металлистов, хотя слово «переехал» сюда не
подходит. Вещей не было.
Ильченко под свою фамилию и дворянское про-
шлое одолжил у Руфи Марковны Райкиной (Ромы)
тридцать рублей, но потерял их по дороге и задумчиво
наблюдал, как я размещаюсь. Потом наступил его теле-
фонный разговор с Одессой, с женой:
— Таня, ты деньги получила?
— Когда ты выслал?
— Нет, я спрашиваю: ты на работе деньги получила?
Вышли мне.
Это были счастливые дни нашей жизни на проспек-
те Металлистов за кинотеатром «Титан», или «Гигант»,
или «Великан». Девочка Летуновская подарила нам
чайник. Хозяйка по-ленинградски пила вмертвую. То
есть начинала со скандала: «Где щетка? Я не вижу кас-
трюли…» — находила шкалик и засыпала.
В 1966 году, после двух лет моего пребывания в Ле-
нинграде без копейки и работы, А. И. Р. сказал, что