Все три леди отличались женственностью и изяществом, присущим слабому полу этого края, а их манеры показывали, что они, как и хозяин дома, принадлежат к высшему обществу.
Мистер Уортон, ибо так звали владельца уединенной усадьбы, поднес гостю рюмку превосходной мадеры и, налив рюмку себе, снова сел к камину. С минуту он молчал, словно обдумывая, не нарушит ли правила вежливости, задав подобный вопрос незнакомцу, наконец, окинув его испытующим взглядом, спросил:
— За чье здоровье я имею честь выпить?
Путник тоже сел; когда мистер Уортон произносил эти слова, он рассеянно смотрел в камин, потом, обратив пытливый взгляд на хозяина дома, ответил с легкой краской в лице:
— Моя фамилия Харпер.
— Мистер Харпер,— продолжал хозяин с церемонностью того времени,— я имею честь выпить за ваше здоровье и надеюсь, что дождь вам не повредил.
Мистер Харпер молча поклонился в ответ на любезность и опять погрузился в раздумье, казалось, вполне понятное и извинительное после долгого пути, проделанного по такой непогоде.
Девушки снова сели за пяльцы, а их тетка, мисс Дженнет Пейтон, вышла, чтобы присмотреть за приготовлениями к ужину для неожиданного гостя. Наступило короткое молчание; мистер Харпер, видимо, наслаждался теплом и покоем, но хозяин снова нарушил тишину, спросив гостя, не помешает ли ему дым; получив отрицательный ответ, мистер Уортон тотчас же взялся за трубку, которую отложил при появлении незнакомца.
Хозяину дома явно хотелось завязать разговор, однако то ли из опасения ступить на скользкую почву, то ли не желая прерывать, очевидно, умышленное молчание гостя, он долго не решался заговорить. Наконец его подбодрило движение мистера Харпера, бросившего взгляд в сторону, где сидели сестры.
— Теперь стало очень трудно,— заметил мистер Уортон, для начала осторожно обходя темы, которые ему хотелось бы затронуть,— получать табак, каким я привык баловать себя по вечерам.
— А я думал, нью-йоркские лавки поставляют вам самый лучший табак,— спокойно отозвался мистер Харпер.
— Н-да, конечно,— ответил неуверенно мистер Уортон и посмотрел на гостя, но сразу опустил глаза, встретив его твердый взгляд.— В Нью-Йорке, наверное, полно табаку, но в эту войну любая, даже самая невинная связь с городом слишком опасна, чтобы рисковать из-за такого пустяка.
Табакерка, из которой мистер Уортон только что набил свою трубку, стояла открытая почти у самого локтя мистера Харпера; он машинально взял из нее щепотку и попробовал на язык, однако мистера Уортона это встревожило. Ничего не сказав о качестве табака, гость снова впал в задумчивость, и хозяин успокоился. Теперь, когда он добился некоторого успеха, мистер Уортон не хотел отступать и, сделав над собой усилие, продолжал:
— Я желаю от всего сердца, чтобы кончилась эта нечестивая война и мы опять могли бы встретиться с друзьями и близкими в мире и любви.
— Да, очень хотелось бы, — выразительно сказал мистер Харпер и снова вскинул глаза на хозяина дома.
— Я не слыхал, чтобы со времени появления наших новых союзников произошли какие-либо значительные передвижения войск,— заметил мистер Уортон; выбив пепел из трубки, он повернулся к гостю спиной, будто для того, чтобы взять из рук младшей дочери уголек.
— Видимо, об этом еще не стало широко известно.
— Значит, надо полагать, будут сделаны какие-нибудь серьезные шаги?—спросил мистер Уортон, все еще наклонившись к дочери и в ожидании ответа бессознательно мешкая с раскуриванием трубки.
— Разве поговаривают о чем-нибудь определенном?
— О нет, ни о чем особенном; однако от таких мощных сил, какими командует Рошамбо, естественно чего-то ожидают.
Мистер Харпер кивнул головой в знак согласия, но ничего не сказал, а мистер Уортон, раскурив трубку, продолжал:
— Должно быть, на Юге действуют более решительно. Гейтс и Корнваллис там, видимо, хотят покончить с войной.
Мистер Харпер наморщил лоб, и на его лице мелькнула тень глубокой печали; глаза на миг зажглись огнем, обличавшим сильное скрытое чувство. Восхищенный взор младшей сестры едва успел уловить это выражение, как оно уже исчезло; лицо незнакомца стало опять спокойным и исполненным достоинства, неоспоримо показывая, что разум у него преобладает над чувством.