Но как же иначе?
Всякое появление новой идеи есть кощунство.
Но г. Бенуа кощунствует, ибо признает дряхлость слона.
Еще больше грешит, ибо, не свергнув, упрекает в дряхлости старый день.
Христианство считалось кощунством над язычеством.
Мое творчество – кощунство над его искусством.
Скука и холод для него, но не для искусства.
Он не находит в новом творчестве силы – скука.
Это ясно даже темному погребу.
Бенуа – все тот же язычник у костра Ивана Купалы.
Уверяю вас, что загорающийся костер Купалы в двенадцать часов ночи среди росистых папоротников, в темной глуши, на поляне лесной, ближе, теплее душе и красоте его сознания, нежели святые мадонны Рафаэля и Джоконда.
Автомобиль прекраснее, чем статуя Победы Самофракии.
Мережковский спрашивает: для кого?
Для Мережковского и готтентота ближе статуя Самофракии, нежели автомобиль.
Ближе желуди, чем дуб.
Там, где приходят мышцы культуры к полной негодности, сознание живет обманом благополучия.
Туда всегда приходит «Хам», стирает кажущееся благополучие и продолжает новое, устойчивое, делает шаг к жизни новой поступи.
Рим и Греция пали не потому, что пришел хам, а потому, что одряхлели их мышцы.
Мне кажется, что гг. Мережковский и Бенуа не могут отличить хамство от движения новых идей.
Нельзя же считать того хамом, кто не верит в прочность фундамента вчерашнего дня.
Он учит: любите лошадей, Венеру, Психею. Любите каждую вещь, тыкву, подсолнух.
Футуризм учит любить скорость как современную ценность.
Но для нас нужнее только живописная ценность, ее супрематия над вещью.
Мы очищаем формы нашего искусства от налета дряхлости. Чем меньше прошлого касания, тем светлее новый день нашего творчества.
Хамство ли это?
Через хамство ли зовем мы молодых, чтобы они вырастили плоды на своем огороде.
Они должны быть лицом своего времени.
А вы, отцы, не забудьте, что завтрашний день – день детей наших.
И не мешайте им соорудить новое нашего времени.
Наше время заковали в латы старого искусства, и хотелось бы открыть и очистить лицо современности.
Латы прошлого не подходят к нашему железному времени.
И человек в маске противогазов – настоящий сегодняшний лик.
Но это техника.
Мир наш с каждым полвеком обогащается творчеством техники.
Но художник чем обогатил наш век?
Подарил пару кринолинов и несколько мундиров петровского времени.
Это дали коллеги Бенуа и Мережковского – декаденты всего мира.
Бенуа продолжает звать молодежь на толкучку старья, и старую идею, но покрытую лаком, всучают за новое.
И молодежь надевает старый пиджак и щеголяет в праздничные дни в котелке мещанской логики.
Его лозунг: «все что угодно, но только не к новому».
Мережковский кричит: «Идите на кладбище, вырывайте старые кости и на их фундаменте стройте храмы».
Футуризм посылает к будущему, супрематизм – к настоящему.
Но смешно возвеличиваться в будущем, как и в прошлом.
Пусть каждый день будет нашим отношением.
И я счастлив, что живописная плоскость, образовавшая квадрат, есть лицо современного дня.
И знайте, что все до сегодняшнего дня сольется в музее Бенуа-Мережковских.
И исчезнет в пыли столетий.
Но лицо квадрата – никогда.
Авторитеты, любящие молодежь, стараются, чтобы поступки были похожи на них.
Устроили академии, заняли аудитории, и клеймят их молодое сознание, как в участке паспорта.
Получив права жительства, загрязненные штемпелями, отставшие на тысячу лет, бродят без дорог, не зная почему и куда. (Свободные художники.) Академию и музеи лишили настоящего смысла.
Сделали их строго партийными собраниями, капканами застоя. Поставили там свои шаблоны и создали славу им.
И кто шаблону верен, вешается в музей.
И бедные, нищие, голодные по славе, идут к шаблону за дипломами признания.
Сезанн, больший из мастеров, «хам» Франции, умер и не удостоился висеть с ними в галереях.
Но некоторые, вскормившись на шее Сезанна, красуются.
Как стали, как сели на голову эти голодные тыквенники.
И система авторитетов торжествует.
Они поют гимны старому, и кто же не соблазнится, слушая прекрасные звуки гениальной песни авторитетов?
Кто не сядет на ноги и кто не плюнет себе в лицо и не наденет машкеру?
Ведь так соблазнительно висеть и быть признанным в толпе.
И нам, «хамам», трудно бороться с культурной системой авторитетов. У них все орудия.
А у меня голая, без рамы, икона моего времени.
И мне кажется, что их философия похожа на ту, которая сдувает миллионы жизней.
Ведь такие, как генералы войны, прекращают всякое движение заграждающим огнем.
Моя философия: периодическое уничтожение городов и сел как устаревших форм.
Изгнание природы, любви и искренности из пределов творчества.
Но не как живого родника – даятеля человека. (Война.)
Уже не удовлетворяют: выставка «Передвижная», Осенние, Весенние франты.
Даже от слона – сюда требуют обновления.
Заметно искание нового человека – новых путей в искусстве.
Но удивляет меня, что ищущие отправляются на кладбище и никогда не ищут в пустоте.
И только там надежда.
Всюду изведали люди и пророки все щели головы своей, но не изведали пустот простынь пустыни.
Я ощущаю дыхание пустот пустыни и ставлю живописную супремативную плоскость в новую жизнь.
Я верю, что только так, в пустыне, можно дать новый росток.
Только в пустыне.
И никогда не нужно искать обновления в прошлых засиженных местах старой культуры.
Спрошу идущих: ясно ли видят сигнал, указывающий новый росток?
И когда придут к нему, узнают ли?
Не пройдут ли как евреи мимо Христа?
Новые люди тысячу раз встречаются, но не проходите, не замечая.
Много было новых, но их узнали мертвыми.
И живущие переживают уже пережитое.
Оставили давно облик обезьяны, но не оставили обезьяньих способностей в искусстве.
Вы, художники и поэты, обогатились и обогатили других мещанской логикой обыденности, не выходя из задворка предметности.
И вы, русские поэты-футуристы: Маяковский, Бурлюк, Каменский, погрязли в том же задворке.
Кто, как не вы, отбросили с парохода современности за борт спасательное слово.
Вы, чей свист над шлепнувшейся в море старой литературой разнесся по целому свету, приплыли к тому же берегу, где погрязли в утопленнике сброшенной литературы.
Искусство сделали шарманкой ремесла.
Вы стали теми же идолопоклонниками предметности.
Идите к новому сознанию и перестаньте быть рабами вещей.
– Уничтожьте любовь к уголкам природы, венерам и машинам.
Выходите из древне-основанных начал дикаря и его подражаний натуре.
Чем кичатся талантливые авторитеты и восторг критики, нашедшей в картине обезьяньи способности?
Вы можете любить природу, можете есть ее под разными соусами, но в творчестве вашем ей не должно быть места.
Любя ее, мы обречены всегда болтаться, как теленок на привязи.
Вот почему гг. Бенуа и его единомышленники Мережковский и коллеги правого крыла не идут дальше екатерининских кринолинов и петровских мундиров в искусстве.
В творчестве есть обязанность выполнения его необходимых форм.
Помимо того, что люблю я их, красивы они или нет. Есть закон, который создает форму независимо от слов: красиво или некрасиво.
Искусство творит, не спрашивает, нравится или не нравится.
Как не спрашивало вас, когда создавало звезды.
Г. Бенуа упрекает футуризм и супрематизм в холоде и скуке.
Но почему обязательно должно быть весело и жарко от искусства творчества?