<1914>
Тверской*
Умолкнул Пушкин.
О нем лишь в гробе говорят.
Что ж! Эти пушки
Целуют новых песен ряд.
Насестом птице быть привыкший
И лбом нахмуренным поникший!
Его свинцовые плащи
Вино плохое пулеметам?
Из трупов, трав и крови щи
Несем к губам, схватив полетом.
Мы почерневший кровью нож
Волной златою осушая,
Сурово вытря о косы венок,
Несем на запад злобу зенок,
. . . . . . . . . . . . . . .
Туда, в походе поспешая.
В напиток я солому окунул,
Лед смерти родича втянул.
1914
Смерть в озере*
За мною, взвод!
И по лону вод
Идут серые люди –
Смелы в простуде.
Это кто вырастил серого мамонта грудью?
И ветел далеких шумели стволы.
Это смерть и дружина идет на полюдье,
И за нею хлынули валы.
У плотины нет забора,
Глухо визгнули ключи.
Колесница хлынула Мора,
И за нею влажные мечи.
Кто по руслу шел, утопая,
Погружаясь в тину болота,
Тому смерть шепнула: «Пая,
Здесь стой, держи ружье и жди кого-то».
И к студеным одеждам привыкнув
И застынув мечтами о ней,
Слушай, – Смерть, пронзительно гикнув,
Гонит тройку холодных коней.
И, ремнями ударив, торопит,
И на козлы, гневна вся, встает,
И заречною конницей топит,
Кто на Висле о Доне поет.
Чугун льется по телу вдоль ниток.
В руках ружья, а около – пушки.
Мимо лиц – тучи серых улиток,
Пестрых рыб и красивых ракушек.
И выпи протяжно ухали,
Моцарта пропели лягвы.
И мертвые, не зная, здесь мокро, сухо ли
Шептали тихо: «заснул бы, ляг бы…»
Но когда затворили гати туземцы,
Каждый из них умолк.
И диким ужасом исказились лица немцев
Увидя страшный русский полк.
И на ивовой ветке, извилин
Сноп охватывать лапой натужась,
Хохотал задумчивый филин,
Проливая на зрелище ужас.
<1914>
Тризна*
Гол и наг лежит строй трупов,
Песни смертные прочли.
Полк стоит, глаза потупив,
Тень от летчиков в пыли.
И когда легла дубрава
На конце глухом села,
Мы сказали: «Небу слава!»
И сожгли своих тела.
Люди мы иль копья рока
Все в одной и той руке?
Нет, ниц вемы, нет урока,
А окопы вдалеке.
Тех, кто мертв, собрал кто жив,
Кудри мертвых вились русо.
На леса тела сложив,
Мы свершали тризну руса.
Черный дым восходит к небу,
Черный, мощный и густой.
Мы стоим, свершая требу,
Как обряд велит простой.
У холмов, у ста озер
Много пало тех, кто жили.
На суровый, дубовый костер
Мы русов тела положили.
И от строгих мертвых тел
Дон восходит и Иртыш.
Сизый дым, клубясь, летел.
Мы стоим, хранили тишь.
И когда веков дубрава
Озарила черный дым,
Стукнув ружьями, направо
Повернули сразу мы.
<1914>
«В те дни, совсем как и сегодня…»*
В те дни, совсем как и сегодня,
Какой-то лук напряг народы,
И Фридрих и Генрих у Гроба Господня
Украсили смертью морские походы.
Через слюду Иерусалима
Звенит волной прозрачный Ганг.
Чтоб слава вновь была хвалима,
Идет, щитом играя, франк.
И на судах венецианских
Плывут с народом государи
Туда, где в дыме и пожаре
«Алла» молений мусульманских.
И на боевом их полотне
Восходит месяц (солнце тьмы), –
То видел воин на коне,
Стоявший на досках кормы.
Сто тысяч воинов стрелой
Порхало в Мекку христиан.
Была тень Рима тетивой,
А древком – дерзость мусульман.
1187
Звезда восходит Саладина,
И с кровью пал Иерусалим.
И вот созвучная година
В те дни зажгла над Чили дым.
Лишь только войску Саладина
Иерусалима ключ вручили,
Сменило море господина
У берегов далеких Чили.
И видят «Монмут» и «Отранто»,
Как гибнет гордость Альбиона.
Над ней проводит круги Данте
Рука холодного тевтона.
И этот день, причастью верен,
Сломил британские суда.
Как будто знак из мертвых зерен,
О темно-красная вода!