Порода*
У барыни одной
Был пес породы странной
С какой-то кличкой иностранной.
Был он для барыни равно что сын родной:
День каждый собственной рукой
Она его ласкает, чешет, гладит, –
Обмывши розовой водой,
И пудрит и помадит.
А если пес нагадит –
Приставлен был смотреть и убирать за ним
Мужик Аким.
Но под конец такое дело
Акиму надоело.
«Тьфу, – говорит, – уйду я к господам другим!
Без ропота, свободно
Труд каторжный снесу,
Готов служить кому угодно,
Хоть дьяволу, но только бы не псу!»
Так порешив на этом твердо,
Оставшись как-то с псом наедине,
Аким к нему: «Скажи ты мне,
Собачья морда,
С чего ты нос дерешь так гордо?
Ума не приложу:
За что я псу служу?
За что почет тебе, такому-то уроду?!»
«За что? – ответил пес, скрывая в сердце злость.
За то, что ты – мужичья кость,
И должен чтить мою высокую породу!»
* * *
Забыл Аким: «По роду и удел!»
Так ведь Аким – простонародье.
Но если я какого пса задел,
Простите, ваше благородье!
Сынок («Помещик прогорел…»)*
Помещик прогорел, не свесть конца с концом,
Так роща у него взята с торгов купцом.
Читателям, из тех, что позлословить рады,
Я сам скажу: купчина груб,
И рощу он купил совсем не для прохлады,
А – дело ясное – на сруб.
Все это так, чего уж проще!
Однакож наш купец, бродя с сынком по роще,
Был опьянен ее красой.
Забыл сказать – то было вешним утром,
Когда, обрызгана душистою росой,
Сверкала роща перламутром.
«Не роща – божья благодать!
Поди ж ты! Целый рай купил за грош на торге!
Уж рощу я срублю, – орет купец в восторге, –
Не раньше осени, как станет увядать!»
Но тут мечты отца нарушил сын-мальчонок:
«Ай, тятенька, гляди: раздавленный галчонок!»
«И впрямь!.. Ребята, знать, повадились сюда.
Нет хуже гибели для птиц, чем в эту пору!
Да ты пошто ревешь? Какая те беда?»
«Ой, тятенька! Никак ни одного гнезда
Мне не осталось… для разору!»
* * *
Что скажешь о сынке таком?
Он жадность тятькину – в количестве сугубом, –
Видать, усвоил с молоком,
Был тятька – кулаком.
Сын будет – душегубом!
«Пес»*
«Хозяин стал не в меру лих!
Такую жизнь, – сказал в конюшне рыжий мерин, –
Терпеть я больше не намерен:
Бастую – больше никаких!»
И мерину в ответ заржали все лошадки:
«Ты прав, ты прав!
Стал больно крут хозяйский нрав,
И далеко зашли хозяйские повадки!»
Бывалый мерин знал порядки.
Он тут же внес на общий суд
Ряд коренных вопросов:
Про непосильный труд,
Про корм из завали, гнилой трухи, отбросов
(Сенца не видели, где ж думать об овсе?),
Про стариков, калек, – про тех, что надорвались…
Лошадки обо всем в минуту столковались,
А столковавшися, забастовали все!
Хозяин промышлял извозом,
Так потому его,
При вести о таких делах, всего
Как будто обдало морозом.
Но все ж на первых он порах,
Хоть самого трепал изрядный страх,
Прибег к угрозам.
Не помогло. Пришлось мудрить.
Лошадок пробует хитрец уговорить
Поодиночке.
Дела на мертвой точке!
Хозяин – зол, хозяин – груб, –
То бороду рванет, то чуб,
И, наконец, с досады
Стал даже пить.
«Ведь до чего же стойки, гады!
Никак, придется уступить!»
И уступил бы. Очень просто.
Да – как бывает у людей:
На чистом теле вдруг короста! –
Без скверного нароста
Не обошлось у лошадей:
В надежде выслужить почет, покой и негу
Дал впрячь себя в телегу
Жеребчик молодой.
Вздыбились лошади: «Гляди, подлец какой!»
Родная мать, мотая головой,
Сынка стыдила:
«Мать, братьев променял ты на щепоть овса!
И как тебя на свет я только породила,
Такого пса?!»
Меж тем хозяин ободрился,
На «псе» на бойню прокатился,
Всех забастовщиков сбыл с рук – и дня не ждал
Скорей купил и впряг в погибельное дышло
Лошадок новых.
Что же вышло?
Жеребчик прогадал:
Хозяин взял привычку
Пускать покорного скота
На всякую затычку.
Так «пес» не вылезал почти из хомута
И каялся потом не раз он, горько плача,
Да поздно. Под конец
Жеребчик стал – куда там «жеребец»! –
Как есть убогая, заморенная кляча!