Утром этого не вспомню —
Сердце бьется слишком часто.
Сердце бьется часто, шибко,
Выкипает за края.
Поправляй мои ошибки,
Смерть разумная моя.
Разреши мои сомненья,
Заплати мои долги,
Облегчи без промедленья,
Без томленья помоги!
Помоги мне, смерть,
Ото всех болей,
Так меня отметь,
Чтобы лечь скорей,
Чтобы лечь и спать —
Никогда не встать.
«Кто-то рядом слово сказал…»
Кто-то рядом слово сказал.
Прислушайся и разберись толково.
Гортанное, словно Казанский вокзал,
Медлительное, как Рижский вокзал,
Мягкое, будто Курский вокзал,
Оно тем не менее русское слово.
Большой советский русский народ,
Что песни на ста языках поет,
Но хочет слушать московское радио
С высоко поднятой головой,
Совместно и дружно владеет Москвой,
Своей многоцветной общностью радует.
Межи распахавшему на полях,
Межи меж нациями — все напрасные.
У каждой республики свой флаг.
У всех единое знамя красное.
Так будем же развивать языки
Каждого нашего народа.
Но не забывайте ни одной строки
Из Пушкина — общего, как природа.
«Я думаю, что следует начать…»
Я думаю, что следует начать
С начала.
Не с конца. Не с середины.
Не с последствий,
а с первопричины,
Рассвету место дать, а не ночам.
Я был мальчишкою с душою вещей,
Каких в любой поэзии не счесть.
Своею частью и своею честью
Считающим эту часть и честь.
Официально подохший декаданс
Тогда травой пробился сквозь могилы,
О, мне он был неродный и немилый,
Ненужный — и тогда и никогда.
Куда вы эти годы ни табуньте,
Но, сотнями метафор стих изрыв,
Я все-таки себя считаю в бунте
Простого смысла против сложных рифм.
В реванше содержанья над метафорой,
В победе сути против барахла,
В борьбе за то,
чтоб, распахнув крыла,
Поэзия стряхнула пудру с сахаром.
Не детские болезни
декадентские
В тех первых строчках следует считать —
Формулировки длительного действия,
Сырье для хрестоматий и цитат!
Я перелистываю те листы,
Я книжничаю в книжках тех карманных.
Они кончаются столбцом печатных данных
Под заголовком: «Знать обязан ты!»
Здесь все, что нужно школьнику,
солдату,
Студенту.
Меры веса — для купца.
Для честолюбца — памятные даты.
И меры времени —
конечно, для глупца.
Хозяин книжек был глупцом таким:
Он никогда не расставался с верой,
Что времени его
его стихи
Нелицемерною
послужат
мерой!
Быть мерой времени — вот мера для стиха!
Задание, достойное умельца!
А музыка — святая чепуха —
Она сама собою разумеется!
Чеканенное ямбами мышление,
Эстетами сведенное в провал,
Стих,
начатый
как формула правления,
Восстанови свои права!
Расправь свою изогнутую выю,
Как в дни «Авроры»
и как в дни войны,
И, может быть,
решенья мировые
В твоих размерах будут решены!
«В сорока строках хочу я выразить…»
В сорока строках хочу я выразить
Ложную эстетику мою.
…В Пятигорске,
где-то на краю,
В комнате без выступов и вырезов
С точной вывеской — «Психобольной» —
За плюгавым пологом из ситчика
Пятый год
сержант
из динамитчиков
Бредит тишиной.
Интересно, кем он был перед войной!
Я был мальчишкою с душою вещей,
Каких в любой поэзии не счесть.
Сейчас я знаю некоторые вещи
Из тех вещей, что в этом мире есть!
Из всех вещей я знаю вещество
Войны.
И больше ничего.
Вниз головой по гулкой мостовой
Вслед за собой война меня влачила
И выучила лишь себе самой,
А больше ничему не научила.
Итак,
в моих ушах расчленена
Лишь надвое:
война и тишина —
На эти две —
вся гамма мировая.
Полутонов я не воспринимаю.
Мир многозвучный!
Встань же предо мной
Всей музыкой своей неимоверной!
Заведомо неполно и неверно
Пою тебя войной и тишиной.
«Чужие люди почему-то часто…»
Чужие люди почему-то часто
Рассказывают про свое: про счастье
И про несчастье. Про фронт и про любовь.
Я так привык все это слышать, слышать!
Я так устал, что я кричу: — Потише! —
При автобиографии любой.
Все это было. Было и прошло.
Так почему ж быльем не порастает?
Так почему ж гудит и не смолкает?
И пишет мной!
Какое ремесло
У человековеда, у поэта,
У следователя, у политрука!
Я — ухо мира! Я — его рука!
Он мне диктует. Ночью до рассвета
Я не пишу — записываю. Я
Не сочиняю — излагаю были,
А опытность досрочная моя
Твердит уныло: это было, было…