А коса твоя – осени сень, –
ты звездам приходишься родственницей.
1916
«Как желтые крылья иволги…»
Как желтые крылья иволги,
как стоны тяжелых выпей,
ты песню зажги и вымолви
и сердце тоскою выпей!
Ведь здесь – как подарок царский –
так светится солнце кротко наш,
а там – огневое, жаркое
шатром над тобой оботкано.
Всплыву на заревой дреме
по утренней синей пустыне,
и – нету мне мужества, кроме
того, что к тебе не остынет.
Но в гор голубой оправе
все дали вдруг станут твёрстыми,
и нечему сна исправить,
обросшего злыми верстами.
У облак темнеют лица,
а слезы, ты знаешь, солены ж как!
В каком мне небе залиться,
сестрица моя Аленушка?
1916
«Царь играет на ветреных гуслях…»
Царь играет на ветреных гуслях
у зверей молодого села;
на снега, засиневшие грустью,
упадали морщинки с чела.
Лев, лицом обращенный ко звездам,
унесенные пляской олени,
на Него ополчившийся ростом
слон, лазури согнувший колени.
Все, сосущее солнечный разум,
поднимавшее силу и славу,
про тебя пролетевшим рассказом
приминает шуршащую траву.
Но, расправив над горечью зори
и закинув росы рукава,
царь ушел, унося их во взоре,
перестав за тебя ликовать.
1916
«У подрисованных бровей…»
У подрисованных бровей,
у пляской блещущего тела,
на маем млеющей траве
душа прожить не захотела.
Захохотал холодный лес,
шатались ветви, выли дубы,
когда июньский день долез
и впился ей, немея, в губы.
Когда старейшины молчат,
тупых клыков лелея опыт, –
не вой ли маленьких волчат
снега залегшие растопит?
Ногой тяжелой шли века,
ушли миры любви и злобы,
и вот – в полете мотылька
ее узнает поступь кто бы?
Все песни желтых иволог
храни, храни ревниво, лог.
1916
Через гром
Как соловей, расцеловавший воздух,
коснулись дни звенящие твои меня,
и я ищу в качающихся звездах
тебе узор красивейшего имени.
Я может, сердцем дотла изолган:
вот повторяю слова – все те же,
но ты мне в уши ворвалась Волгой,
шумишь и машешь волною свежей.
Мой голос брошен с размаху в пропасть,
весь в черной пене качает берег,
срываю с сердца и ложь и робость,
твои повсюду сверкнули серьги.
По горло волны! Пропой еще, чем
тебя украсить, любовь и лебедь.
Я дней, закорчившихся от пощечин,
срываю нынче ответы в небе!
1916
Война
Словопредставление
«И разом сарматские реки,
Свиваясь холодной дугой,
Закрыли ледяные веки
И берег явили нагой»…
I
Вступление
Едут полководцы. Впереди Архангел Петр Великий на дородном рыжем коне, упершись рукою в колено. Горнисты играют поход, дороги извиваются под копытами коней, как змеи. Расступающиеся горы отражают звуки музыки и ржанье городов, бегущих по сторонам войск. Медленно.
Трубы вздыхают.
Вдоль по небу выкован Данте,
Но небу вовеки не сбросить
На марша глухое andante
Одёжь его красную проседь.
Флейта одиноко взлетает вверх.
Чужое гремящее слово!
Чужое суровое имя!
Здесь, где кругозор не изломан,
Все крючьями рвите кривыми.
Города набегают и смешиваются с войском. Общее медленное движение вперед. Музыка.
И в свивах растерзанных линий
Запела щемящая давка,
Как тысячеструнных румыний,
Сердец, покачнувшихся навкось!
То взора томителен промах.
То сердце отгрянувши ухнет.
А сколько отпущено грома
В замок запираемой кухни!
И – небо похитивших лужиц
Зубенками жадно проляскав,
Как глаз закатившийся, ужас
Дрожит где-то шумною пляской.
Жители перепутались с солдатами. Установлены патрули. Общее упорное движение продолжается. Флейты визжат предостерегающе.
Кто прямо пройдет через площадь
Под улиц скрипичные пытки –
Кидайся в лицо ему роща
И пулями глаз ему вытки.
Мелодия повышается секвенциями.
Их лестница достигает вершины гор.
Упали осенние травы
Пугливого конского храпа,
И, ранена, Русская-Рава
Качает разбитою лапой.