Адм. Дредновт
Миноноска! Дорогая моя!
Откуда ты? Что с тобой?
Дитя волной оберегаемое,
Ты приняла – такого роста – бой.
Миноноска
Они гнались за мной до входа,
Но было судьбой так велено,
Я ударила в бок смертельно
Одного. Он ушел умирать под воды.
Но их много. И с черных палуб
Неустанно текли блистанья,
Я рану свою зажала,
Под волн рукоплесканья…
Адм. Дредновт
За мной! В боевой порядок!
Снаряды к холодным устьям!
В ответ золотому яду
Серебряный крик испустим!
(Уходят один за другим.)
1915
Оксана
1918
Ксении Михайловне Синяковой
Кремлевская стена
1
Тобой очам не надивиться,
когда, закатами увит,
на богатырской рукавице
ты – кровью вычервленный щит!
И эти царственные грани,
подъемля древний голос свой,
ведут мой дух в былые брани,
в разгул утехи громовой.
И мнится: к плачущему сыну
склонясь, лукавый Калита
поет грядущую былину
необоримого щита.
2
И мнится: шумною ратью
поем и цедим вино;
и все – крестовые братья,
и все – стоим за одно.
Но вдруг – в разгаре пирушки,
в ответ на далекий рев –
протяжно завоют пушки
с зеленых твоих валов.
И пурпур башни оближет,
ты встанешь – странно светла:
в тот миг мне горло
пронижет замолкнувшая стрела.
1916
Сомнамбулы
Вы, сокрытые зыбкою сетью
голубейного вымысла,
угрожаете смертью тем,
чье сердце безумие вынесло.
Ночь наводит понтоны
над глухими гранитами.
Наши очи, наши губы бессонны,
пребывают закрытыми.
Встали латники вала
кинуть в души нам вихри и замяти,
и оставшихся мало:
всюду други упали без памяти.
Рвите сумрака черные вены
голубыми кривыми гранатами,
но высокие вечные стены
покачнулись – и стали крылатыми.
Пусть же руки ослабли,
пусть и сердце тревоги не вынесло, –
не опустим шумящие сабли
пред огнем голубейного вымысла.
1916
Сорвавшийся с цепей
Борису Пастернаку
Мокроту черных верст отхаркав,
полей приветствуем изменой –
еще влетит впотьмах под Харьков,
шипя морской осенней пеной.
И вдруг глаза во сне намокнут,
колеса сдавит рельс узкий,
нагрянет утро, глянут окна
на осень в новом недоуздке.
А подойдешь к нему под Тулой
забыть ладонь на поршне жарком:
осунувшийся и сутулый
в тумане роется огарком.
Но – опылен морскою пеною,
сожрав просторы сна и лени,
внезапно засвистит он: «Генуя!» –
и в море влезет по колени.
18 июля 1915 г.
Гудошная
Титлы черные твои
разберу покорничьим,
ай люли, ай люли,
разберу покорничьим.
Духом, сверком, злоем взрой,
убери обрадову,
походи крутой игрой
по накату адову.
Опыланью пореки
радости и почести –
мразовитыя руки –
след на милом отчестве.
Огремли глухой посул
племени Баянова,
прослышаем нами гул
струньенника пьяного.
Титлы черные твои
киноварью теплятся,
ай люли, ай люли,
киноварью теплятся.
1914
Шепоть
Братец Наян,
мало-помалу
выползем к валу
старых времян.
Видишь, стрекач
чертит раскосый.
Желтополосый
лук окарячь.
Гнутся холмы
с бурного скока.
Черное око
выцелим мы.
Братец Ивашко,
гнутень ослаб.
Конский охрап
тянется тяжко.
Млаты в ночи –
нехристя очи.
Плат оболочий
мечет лучи.
Братец Наян,
молвлено слово –
племени злова
сном ты поян.
Я на межу
черные рати
мги наложу
трое печати.
Первою мгой
сердце убрато.
Мгою другой
станет утрата.
Отческий стан
третьей дымится.
Братец Наян,
что тебе снится?
1914