Первый день
Было солнце сегодня совершенно не гордо,
неумытое встало – и как будто впросонках,
просидело весь день в головах у города,
копошась, словно мать, у него в волосенках
Так, что даже какой-то из утешенных граждан,
осторожно взобравшись на бесстрастный лазури вал,
умирая от смелости, беззаветно и дважды
об весенний закат свою трубку раскуривал.
Но, должно быть, рука его слишком сильно дрожала,
слишком горло сжимало и сомненье и страх,
и летучая искра мирового пожара
изумрудной слезою проплыла в небесах.
И, должно быть, на сердце у громадных рабочих
было слишком пустынно, что сплошной ураган,
закружившись воронкой из разорванных бочек,
ничего не коснувшись, покачнул берега.
А когда в переулке он улегся, усталый,
превратившись в весенний молодой ветерок
солнце вышло на площадь, лик закинувши алый
в мир широкий открывши этот малый мирок.
И, грозя глазами, повело по лавкам,
по базарам грязи пулеметов лепет.
Лишь какой-то колокол одичало рявкал,
пробираясь к небу сквозь огонь и пепел.
1917
Несмеяна
Метался, стучался во все ворота,
Столбом поднимался, крутясь, с мостовой:
Не тот это город, и полночь не та,
И я заблудился, ее вестовой!
1
Несмеяна не смеется никогда,
не сменяет бледный облик изо льда,
грустных уст не изломляют ей года,
Несмеяна – неба мертвая звезда.
Слово тихое не вымолвит – горда,
выя белая не склонится – тверда,
нет в очах ее ни страха, ни стыда,
ей под ноги покорились города.
Несмеяна загляделась – никуда:
солнце снизилось, пропало без следа,
не сияет небо, мутно, как слюда,
обернулися в туманы холода.
Вот и я перебираю повода,
вот и мне приспела злая череда:
выше звезд меня взметнет моя беда –
усмехнется Несмеяна навсегда!
2
И от этой старенькой сказки, –
лишь глоток ее в сердце плесни, –
развязаться могут подвязки –
голубые банты весны.
И когда, засияв без цели,
тихо молвит она – пришей!
Измениться только в лице ли
или все изменять в душе?
Но душа и лицо ведь рядом
истлевают, как талый снег.
Разливайся же трупным ядом,
ручейками звенящий смех!
И зачем мне помнить, который
нынче год и какое число,
если прежней весны заторы
половодье еще не снесло?!
Изменились лишь ночь да город,
да и те на своих местах,
тот же сладкий смертельный солод
на ресницах и на устах.
3
По улицам пахло свечами зажженными,
и дым панихидный свивался в туман,
и смерть, расстилаясь шагами саженными,
по скользким ступеням свела нас с ума.
У спутницы взор стал безлунный и матовый,
надвинулось небо совиным крылом,
и смерть, усмехнувшись, шепнула: «Захватывай
сегодня – не позже – весны перелом!»
Сегодня – не позже!.. Но раньше ли, позже ли
ведь, значит, весна тому стала виной,
что тысячи умерших Лазарей ожили
и встали, туман закачав пеленой.
Так, значит, и мы по небесным развалинам
брели, спотыкаясь, в урочном бреду, –
лишь горних селений названья назвали нам,
как мертвые губы шепнули: «Приду!»
Так, значит, в такую же ночь и задумано,
сосчитано, собрано, снизано в нить
беззвучье тоски сумасшедшего Шумана,
чтоб в небе весеннем заразой загнить?!
Пусть так! Под одеждой твоей осиянною
я больше весны не увижу опять,
я знаю, я смею: тебя – Несмеяною
и мне усмехнувшейся надо назвать!
1919
Мировей
Ночь в ночь…
Точь-в-точь –
одна, как другая!
Какую выделить?
Обрядить в звезды?
Повенчать с будущим?
Вылепить в песен воске?
Перебегая,
видели
версты
мировое синее блюдище –
огромным, пустым и плоским.
Может, вправду вселенная кружится
и ветр не колеблет свечи планет?
Но – дыбом встают волоса от ужаса
при мысли, что не было мира и нет.
В гулких лесах
по тропинкам рыская,
помня о дальних небес чудесах,
видя свое
дорогое и близкое
зыбким на мира мощных весах, –
снова вопя,
зарезанная заря
прокрасит холмы убегающим следом:
опять и опять
изрешетивший небо заряд
зверю двуногому будет неведом.