Выбрать главу

1927

Уличные стихи

Из-под грохотания и рева, на углу Тверской и Огарева, продираясь к небесам, с трудом подрастает малолетний дом. В колыбель Москвы при мне положен, кожицей кирпичною багрясь, этот дом – уже меня моложе, – пропитавшегося в пыль и грязь. В этом нету никаких трагедий, это можно написать в анкете. Встану на цыпочки – вытянусь – в завтрашнюю действительность! Из-за грохотания и рева узок переулок Огарева. И леса, леса, леса, леса… Свежие, веселые тесины. Весь квартал вприсядку заплясал под пилы зудящей звук осиный. Это, – с облаками заиграв, – вырастает новый телеграф. Из московских каменных реликвий нет такой заманчивой другой; для меня он самый развеликий, самый близкий, самый дорогой. Оглянись же на него, прохожий, на ничто еще и не похожий, будущего напряженный рост; будущего неизвестный остров, будущего мыслимый лишь остов: как упрям он, как он прям и прост, – будущих видений и судеб будущий высокий лицедей! Мы уйдем с тобой отсюда вместе… Но уже, родясь, играют вести, вести из неведомой поры, той, в которой чья-то жизнь иная взглянет на него, припоминая наши пилы, наши топоры!

1926

Диспут с колокольнями

Утром, в дни отдыха, глаз не раскрывши ткань разрывая нежнейших дремот, слышу и чувствую: будто по крыше загрохотал капитальный ремонт. Лень – ресницы лепит спросонья; тень – в окне сыра и смугла, а по комнате – ноты басовьи мечутся от угла до угла! Это, стекла колебля резво, сыплется в сон колокольный трезвон… Так как мне все равно не выспаться; рань – а глаз открыт широко, – я не прочь от летучего диспутца с рокотом сорока сороков. С детства в богов ни в каких не веря, я приближусь к смертной поре, твердо зная: не в адской сере, а в крематории буду гореть. Но, уважая свободу религии, я ж не устраиваю тарарам: с колотушкой стихов не прыгаю над постелями по утрам?! Вы отвечаете, уши дробя: «Донн, донн, донн, – вона! Ростом не вышел равнять себя с переливами нашего звона!» Довод по виду, конечно, веский, но, – не касаясь сущности внутренней, – разве нельзя рассылать повестки с извещением о заутрене? Верующий – поднимайся тихо, гиблый безбожник – опять ложись… Иначе это ж выходит дико – вламываться в мою частную жизнь! Как ваш облик ни симпатичен: главки, колонки, оградки, воротца, – если ваш звон не будет потише, предупреждаю: я буду бороться! Стану свою проповедовать веру: дескать, запросы души и тела в том, чтобы церкви сменить на скверы как, например, у Наркоминдела. Так как одна мне мысль ясна: какой бы вид у вас ни был хороший, если меня он лишает сна, – мне свое здоровье дороже! А потому и в стихах и в прозе я буду жаловаться в МУНИ, буду отстаивать в Откомхозе правильность лозунга: «Не звони!» Я так приступлю к учреждениям оным, так буду стоек и резвоног, что кончено будет со всяким звоном, превышающим телефонный звонок. Чтоб мне не искать путей окольных, подпишем договор вот какой: я больше не вспомню о колокольнях, а вы – не громите мой покой!

1927

Ради эпохи

Тускнеет непрочной культуры лоск на отполированной лысине века… Читали? Уже отыскался мозг доисторического человека! Я в грубый не стану впадать шарж о мозговом веществе Чемберлена. Меня и без этого в пот и в жар бросает и подгибает колена. Ведь вот же: жил человек в тиши каменного периода… В вопросах ума и в ответах души не делая ложного вывода. Ловил каких-то там каменных рыб на заостренные кремни. Ходил нагишом и – все-таки – влип в историю нашего времени. Товарищи! Всем нам живой урок – к иным временам прислушаться: вот я, например, – пишу, а перо к бумаге липнет – от ужаса. Пусть в будущем глазу не видно ни зги из-за словесного мелева; пусть мы вдохновенны; но есть же мозги, и надо их расшевеливать! Иначе ведь что же? Сойдем во мрак, печатанной строчкой вылиняв. А вдруг какой-нибудь жидкий шлак возьмет и зальет извилины? И дальних эпох ученый старик, потратив над ними ночки, решит, что жили в наш век кустари, одни кустари-одиночки. По мозговым уголкам проследив всю путаницу мыслишек, запишет: невежества рецидив и самомнений излишек. И, определив года без труда, со вздохом отложит скальпель, шепча: «В них не было, правда, вреда, но пользы тоже ни капли». Поэты! К эпохе трясясь от жалости, – ни в поле, ни в кабинете – прошу вас, очень прошу, пожалуйста, мозгами не каменейте!