1927
Обрез
1
Москва –
она, конечно, столица;
от нее
нелегко удалиться.
Но –
утонет поезд в тумане, –
тут
и грань лесной глухомани.
Проснешься,
в просторы глаза устава,
в окно тебе глянет
гроза густая;
нов –
наизнанку вывернут –
сад;
зов
к прародителям –
блеянье стад.
И мир,
покоем
и тяжко дыша, –
поля,
облака
да кони, –
в любовных руках,
глазах
и ушах
закончен стоит
и законен.
Тут к тебе
все ластится,
и бояться нечего;
голубые платьица
да припев кузнечика:
«…Эти пи-ти
не тя-ни-те,
эти ни-ти
не тя-ни!..
В солнце,
в жите
летние дни!»
2
А ночь
поднимет
космы костра,
звездой в небесах
забрезжит –
и грянет
крылом петушиным
страх
о половецкие
вежи.
Вон как –
яблоко
падает звонко!
Глуше –
об землю
ухает груша!..
II вдруг –
заря
откуда-то сверху,
и гул заряда
в огнях фейерверка!
И поле
враз
обсеяно в искры,
и –
б-бух! –
ответный выстрел
на выстрел.
Каков бы ты ни был
герой и храбрец,
как силой и духом
ни прочен, –
твой век сторожа,
поджидает обрез,
чтоб стал,
как и он,
укорочен.
Какой бы ты ни был
властью храним, –
в потемки
уставясь тупо,
он верит –
последнее право
за ним:
ногой
на голову трупа!
3
В какой голове,
за какою избой,
пришло ему,
сбитому с толку,
обрезав,
обречь
на позор и разбой
свою боевую винтовку?
И как ему
на сердце
это легло:
прошить
человека
зарядом –
как чересседельник
кривою иглой,
как поле
ломящимся градом?
Страны боевой
не сдающий рабкор,
я выстрел из тьмы
принимаю в упор.
Потемки – к ответу!
Обрезы – к суду!
С дороги прямой
все равно
не сойду.
Ведь жизнь течет.
Солнце печете
Рассвет –
что ни день –
моложе!..
А теням ночным
ведется учет
и будет
предел положен!
1927.
Новая Украина
В воздухе пахнет
острой гарькой,
поезд подходит,
пыхтя,
под Харьков.
Стой, паровоз!
Выпускай пары –
в Харькове
не был я
с давней поры.
Что в нем нового,
что в нем хорошего?
Может,
он уже
в землю врос
и превратился
в мелкое крошево
от революционных гроз?
Стал к столбу
со словом: «Зупинка»[4].
Сел.
Трамвай идет без запинки.
Веселись,
сердце мое:
вот он,
знакомый
рабочий район!
Здесь,
у этого вот квартала,
сердце –
весны своя коротало.
Здесь,
где к югу гнут небеса,
первый стих я свой
написал!
Домики –
будто те,
да не те же.
Новые стены
на солнце горят:
целый город
рабочих коттеджей
выстроился
в непривычный ряд.
А над ним,
в цветниках
и в листьях,
отдых его
и досуг храня,–
Дома
рабочих-металлистов
высится
цементная броня.
Вот и все.
О прочем – ни слова я.
Скажут и так:
борзописец од.
Но как же
к тебе,
эпоха новая,
кроме как в оде,
отыщешь вход?
Разве не в тот же
впадая опыт,
по глухим переулкам
везде,
царапают
ланки Церабкоона
толщу
неперестроенных стен?
Разве не там,
где былые дворяне
спесь
и бахвальство
вдували в усы,
«бывшее» сердце
намертво раня,
вырос
и утвердился
ВУЦИК?
Плюйтесь же,
строя брезгливую мину, –
в ней для стиха
я не вижу вреда.
Новую
я пою Украину,
вам которой –
не увидать!