1927
Днепр
Лета, летите,
зимы, неситесь,
бейся о берег,
злой Ненасытец!
Здесь по излукам,
здесь по порогам
плылось когда-то
в синь запорогам.
Чубы за ухо,
вусы за плечи,
рев ненасыти
крыть было нечем.
Разве что – песня,
разве что – удаль
тенью вставала
из гула и гуда!
Только и песню
волны топили
в зареве радуг,
в мареве пыли.
Дням отошедшим
не дано веры.
Мерят очками
синь инженеры:
как по обрывам,
как по стремнинам
грохот потока
свяжут ремни нам;
как,
рассчитавши
силу паденья,
в связи стальные
буйство оденем;
верткие нервы,
сумрачный бормот –
в легкие фермы,
в четкие формы.
Встанут на волны
хитрые лета,
прочной пятою
гидроэлектро.
Пряжу и уголь,
кожу и ситец
синим хребтом
поднимай, Ненасытец!
Было – потоком,
было – паденьем,
стало –
высоким
века
виденьем.
1927
Поэмы
Софрон на фронте
1
На селе Софрон Кренев
первый был политик.
Слово молвите при нем –
только распалите.
О штыке – с ним не толкуй,
и невзвидит свету:
«Мы, мол, мирного полку,
фронтов больше нету!
При крестьянстве при своем
мы без пуль – не плохи.
Все штыки перекуем
в бороны да в сохи!
Почитай-кась, что писал
наш Толстой-то Лева:
всем сияют небеса, –
верно слово в слово!
Речь моя, что ль, не верна,
будешь спорить с ней ли?
В поле больше, чем зерна,
сеяно шрапнели!»
Так себя разгорячив,
бросив шапку о пол,
наш Софрон, многоречив,
дыры в небе штопал.
Право, будто сам Толстой
ластил складно уши.
Даже бабы от холстов
прибегали слушать…
Возражал ему Степан –
из красноармейцев:
«Ну, а как же польский пан –
им шралнель-то сеется?
Поливает пулемет
в нашем огороде?
Поцелуемся – коль мед –
с ихнем благородием!
Вырастают, вишь, штыки
из земли у шляхты…
Как же быть нам все-таки
там на тех полях-то?
Значит, ешьте мясо вши,
фронты, мол, ослабли, –
склоним, распоясавшись,
головы под сабли?»
Но не слушался Софрон
дельных возражений,
затвердил: «Прикончен фронт,
больше нет сражений!»
На парией – до хрипоты
взлаивался цуцкой:
«Это вас, бодай коты,
напугал Пилсудский!
Это вам по той весне
потрепали шкуру,
вот и грезите во сне
вы теперь Петлюрой!»
Закраснелся тут Степан,
пулеметчик красный:
«Слушай, старый горлопан,
что кричишь напрасно?!
Чья бы правда ни была –
зря чтоб не браниться,
едем вместе из села
прямиком к границе.
Ставлю дом, коня и двор
против пары репок –
конь не встретим белых свор,
коли мир твой крепок».
Смех Софрона пронимал, –
дело все ж не к смеху,
и заклад он принимал:
«Ехать, мол, так ехать!»
2
Сели в поезд. Дан свисток.
С паровоза искры…
Покатили на восток
даже очень быстро.
Сильно был вагон люден, –
тары-растабары…
Через двадцать с лишним деп
прибыли в Хабаровск.
«Раскрывай глаза, Софрон,
не ушибло б по носу!»
Поджимает белый фронт
под крыло к японцу.
Облетают аж листы:
золотопогонники
удирают сквозь кусты,
пулей не догоните.
Не успеют наши встать,
чтоб отбить охоту их,
глядь – ан заняты места
японскою пехотою.
Удивляется Софрон,
бросил недоверие,
видит: еле сдержан фронт
войсками Девеерии[5]
Пылают села, хутора
приморских хлеборобов.
Такой идет там тарарам,
что снять пришлося обувь!
Замолчал противник войн,
но совсем не сдался:
«На востоке спор хоть твой,
однако – едем дальше!»
3
Поезд их помчал на юг –
стал Софрон потише:
в бессарабском, мол, краю
без арапства дышат!
С поезда пошли пешком:
глядь – бояре в шпорах
нагоняют со смешком,
сабель этак сорок.
А навстречу им – валах
(в городе базар был)
мамалыгу на волах
вез в скрипучей арбе.
Вкруг бояре: «Коммунист?»
«Нет, мол, мы – крестьяне…»
«А, крестьяне! Дай-ка хлыст!
Мы вас порастянем!»
«Да за что же?» – «Сколько лей
спрятано под тельник?»
«Нету лей!» – «Так околей,
бунтовщик-бездельник!»
Подняли бояре вой:
«Жги, руби, наяривай!»
Арбу набок повалив,
в поле бросились волы.
А бояре на конях
знай себе бахвалятся:
«Так и русских, загоняв,
пустим через пальцы!
Наши сабли хороши,
жаль, рубиться не с кем.
Что-то долго ворожит
Таке Ионеску!»