Закручинился Софрон:
«Об заклад не биться б!..»
Да глубоко, вишь, затронута
Степанова амбиция:
«Едем к Польше, старина,
от румынских пашен.
Там – погуще маринад
Францией заквашен».
4
Едут. Видят – масса дыр –
пулеметов дула.
«Это, видишь, в Рижский мир
ветром поднадуло, –
говорит, смеясь, Степан. –
Глянь глазами хворыми:
по-над горкой – польский пан
во французской форме».
«Что ж! Один?!» – Софрон ворчит.
Но в ответ Степан: «Дай
время мне да помолчи –
познакомлю с бандой!»
Красный флаг надел на прут,
помахал над ямой:
вдруг оттуда как попрут
к лесу – муравьями!
«Вишь, один как будто жох
притаился в яме,
а на деле – маршал Жоффр
их садил ульями!
Им нельзя не жить войной
во французских лапах:
интерес у них двойной
вин и франков запах.
В самолюбии своем
превеликом панском
дважды делал пан заем
франком и шампанским.
Он теперь мечтой томим
укусить нас сзади.
Что ж, подставить нам самим
зад его засаде?»
Замолчал опять Софрон,
почесавши свину…
Со Степаном новый фронт
едут глянуть – к финну.
5
Слезли. Смотрят – что за черт:
дорога Гельсингфорсская
будто лыжами течет –
повсюду лыжи порскают!
Людей как бы и нет на ней,
а лыжи холят по снегу…
Степан – глядеть попристальней,
Софрон молиться постникам.
Глядь-поглядь Степан, да – в лес
с дороги, в чащу, в сторону.
Софрон за ним туда ж полез,
в сугроб увяз по бороду.
Лыжи ближе, ближе лыжи,
лыжи лижут лысый лед.
Говорит Степан: «Гляди же,
белой банды перелет.
Вишь, на финне белый ворс,
как на зимнем зайце, –
только лыжи – ерз да ерз –
в глаза одни бросаются».
Лишь сказал Софрон: «Ну, что ж
надо ж жить и финну!»
Замахнулся финский нож,
да Софрона – в спину.
Так и лег плашмя старик,
шевеля губою,
хорошо – Степан-то штык
нес всегда с собою.
Поднял штык на беляка,
прислонившись к ели,
и – привычная рука –
шварк его в Карелию.
6
Ехать в Латвию не смог
наш Софрон от раны;
воротился – дома слег,
через спину рваный.
Отдышась едва едва,
стал задумчив крепко:
знать, была не дешева
закладная репка.
Понял он, что мир-то – мир
с «демократом» финским,–
зазеваешься ж на миг –
станет дело свинским.
А спросить: «Ну, как Толстой
Лев про войны пишет?»
Он ответит: «Ты постой.
Смейся, да потише.
Мы войною не живем,
не желаем пушек,
но врагам себя живьем
не дадим мы скушать!
Чтобы вновь им в лужу сесть,
зоркость мы удвоим.
Фронтов нет – опасность есть,
помни, красный воин!»
1922
Аржаной декрет
1
С налогами многими было хлопотно,
никак не поймешь их толком.
Какой ни на есть плательщик опытный,
и тот насупится волком.
Продуктов разных штук двадцать шесть, –
совсем истрепались вожжи…
Картофель и яйца, сено и шерсть,
и мед, и овес, и кожи,
Подсолнух, пушнина, птица и лен,
пенька и масло коровье…
Считать, – так, если в счете силен,
и то надорвешь здоровье.
Пока доберешься до мяса –
мозги от думы дымятся.
Прикинул – и снова на отдых наплюй:
совсем из ума посчитать коноплю.
Мотался Сивко, как на приводе,
шептун же – шипел соседям:
«Декреты писаны криво-де,
так мы на кривой их объедем!»
Конечно, он не шепнул на ухо,
что всем неудобствам – виной разруха;
что думает думу рабочая власть,
когда единый налог можно класть.
Но время было такое горячее,
так нужно было наладить подвоз,
что нечего было плакать над клячею –
республики сердце сохло и мозг.
И вот – зажимай кулацкий рот,
сбивай шептунов затеи:
читай Аржаной декрет, народ,
толкуйте его, грамотеи!