Взрыв рук
простерт
за борт.
Темен
восток
и жесток.
Бурей рангоут
всклокочен
в стог…
А человек –
листок.
Скалы видали
в пяти
шагах,
как человечья
тоска
нага,
как человечья
душа
строга
даже
и у врага.
Белые бивни
бьют
в ют.
В шумную пену
бушприт
врыт.
Кто говорит:
шторм –
вздор,
если утес –
в упор?!
2
Старая Англия,
встань, грозна,
В Черное море
пошли грома.
Станут русские
тверже знать
мощь твоих
плавучих громад.
Грянь канонадой
в далекий порт,
круглые ядра
на берег ринь.
Семь вымпелов,
наклоните борт.
Стань в полукружье их,
«Черный принц».
Золотом красным
наполнен трюм
Взвесил слитки
лорд-казначей.
Много матросских
суровых дум
сдавит оно
в черноте ночей.
«Черный принц»
покидает рейд.
Лорд-казначей
отошел ко сну.
Сон его пучит
клокастый бред:
руки со дна
берут казну.
Страшно в трюме
горит заря.
Ветер, что ли,
трубит в жерло:
«Дна не найдут
твои якоря,
канет в бездну
тяжелый лот».
Хриплый голос
гремит сквозь сон:
«Лорд-казначей,
скажи жене, –
скрыли под грузом
мое лицо
восемьдесят
саженей.
Лорд-казначей,
я – не трус.
Помни, помни,
что я сказал, –
сильные руки
подымут груз,
бросят в лицо
твоим внукам залп.
Лорд-казначей,
не спи, не спи.
Крепче в руке
сжимай ключи.
Будет Вестминстер
в пыль разбит
золотом, вставшим
со дна пучин.
Станет луною
сверкать гладь.
Золотом будет
звенеть стих.
Это тяжелая
дней кладь
гордых потомков
потопит твоих».
С белой постели
встает лорд.
Окна в тумане
мешают спать.
Тих и спокоен
безмолвный порт.
Волны на Темзе
не всхлынут вспять.
3
Белые бивни
бьют
в ют.
В шумную пену
бушприт
врыт.
Вы говорите:
шторм –
вздор?
Мало ль их было
с тех пор?!
Месяца блеском
облит
мыс.
Долго ли шли
корабли
вниз?
Веет ли в Англии
наш
бриз,
переходя
в свист?
Гор гранитный
кулак
груб.
Если скула
о скалу –
труп.
Ласково стелется
поутру
дым
из больших
труб.
Мокрою крысой
скользит
кран.
Долго лизать нам
рубцы
ран.
Выйди же,
лет прорезав
туман,
бриг из чужих
стран!
Грохот подъемных
цепей,
грянь.
Прошлое темных
зыбей,
встань.
Все просквози
и промой
всклянь,
утра синяя
рань.
Тот, кто погиб,
нам
не враг.
Наши враги
затаили
страх.
Видят: над зыбью
утихших
влаг
вьется советский
флаг.
Это не только
России
цвет.
Это – всем,
кто увидел
свет,
всем, кто развеял
клокастый
бред
ради алеющих
лет.
Кончен спор
дублона
с рублем.
Ветер в песню
навеки
влюблен.
Пойте ж эту
над кораблем
каждый в сердце
своем!
1923
Автобиография Москвы
Некролог
Я хожу от страха еле жив,
слышу –
разговаривает камень, –
что она,
смертельно затужив,
взвизгнула вокзальными свистками;
что,
вступивши в заговор,
дома
заварили каменную кашу,
двинулись кварталами в туман,
огненными номерами машут;
что пошли Садовые в куски,
в три дуги скарежась над панелью,
и
тошнит
Плющиху
от тоски
под завшонной сношенной шинелью;
что трамваи
забивает кал,
мерзлый кал до вымерших площадок;
что гнетет дитя и старика
оторопь и стужа без пощады.
Наконец –
ни рельсов, ни карет, –
дни обратно повернули, что ли?
Город,
весь построившись в каре,
выпал тяжко на ладони поле.
Он заглохнул, человечий род,
под былого свистнувшею плетью;
Сивцев вражек
да Коровий брод
выпучили древнее столетье.
А полей распластанный удав
тихо дремлет,
кольца расправляя;
тускло меркнет
глаз его – слюда –
под тоскливый хрип ночного лая.